— Нефть горела, вагоны с патронами. Ну и наше там. Как спички в костре.
— Была бы жизнь, — начал утешать Шорохов. — Из-за того, что потеряно безвозвратно, душу себе никогда не трави. Наживем. Экипаж откуда у тебя?
— Я как зверь сейчас, — ответил Скрибный. — Любого зубами рвать могу.
— Приди в себя, отдохни.
Скрибный сидел с окаменевшим лицом.
— Завтра подумаем, что делать дальше. Лошади добрые. В Екатеринодар покатим… Были мы с тобой бедняки, были богатые… Деньги, что ты мне дал, еще все у меня…
— Душа убита, — Скрибный скрипнул зубами. — Одна зола осталась…
ЦЕЛУЮ НЕДЕЛЮ тянулись в бесконечном ряду возов с беженцами, лазаретными фурами, подолгу стояли у каждого моста. От медленности движения, от сознания постоянной скованности, Шорохов устал, пожалуй, не меньше, чем от всего остального, что выпадало на его долю в этой поездке. Скрибный деньги имел, притом немалые, спиртное добывал в любое время, пил до бесчувствия. Читать ему мораль было глупо, да и когда? Днем Шорохов сидел за кучера, ночью стерег лошадей. Подозрительного народа крутилось вокруг полно. Нагана он старался не выпускать из рук даже во сне.
Наконец начался Екатеринодар. Те же, что повсюду в городах, слепые от закрытых не только ночью, но и днем ставен, затаившиеся домишки; голые деревья за заборами; забитые телегами, тачанками, фургонами улицы и переулки. Толпы штатских, военных, детей, женщин.
Погода стояла солнечная, но с холодным ветром, неласковая.
У базара долго искали место, где можно стать с экипажем. Наконец как-то приткнулись.
— На час отлучусь, — сказал Шорохов. — Потом поедем на место. Патруль прицепится, отвечай: "Хозяин — заготовитель штаба Донской армии. Сейчас вернется".
— Хозяин, — с ненавистью повторил Скрибный. — Какой ты мне хозяин…
Дальше были ругань, пьяные слезы, обиды из-за Касторной (Что какое-то время ехали туда в разных вагонах: "Лакея нашел".) из-за поездок в Таганрог, Новороссийск. ("Землю носом по твоему приказу рыл".)
Шорохов слушал молча. Что-либо объяснять было поздно.
Дом в Сергиевском переулке он разыскал быстро. Мазанка в четыре окна. Широкие наличники двери покрывала вязь слов: "Егор Васильев. Скорняк". Были там
еще нарисованы шубы, шапки. На двери висел замок. Шорохов огляделся. Вокруг ни души. Толкнулся в ворота — закрыто. Калитка тоже на запоре. Что это значило? Явка сгорела? Условного знака связной ему не сообщил. Бейся теперь, как рыба об лед.
* * *
Дом Титова стоял удобно: двухэтажный, каменный, в глубине двора. Сараи, конюшни. Сам Титов, старик лет семидесяти, худенький, с трясущимися руками, нежданных