— Да как вы смеете?
— А так и смею. Испокон веку тот лес считается пограничным между нашими поместьями. По-гра-нич-ным! То есть ни твоим, князь, ни моим. И пока будут видеть мои глаза, я никому не позволю свалить там хоть одно дерево. Ни одно, так и запомни!
— Это ты кому грозишь? — взревел Черный Датико. — Да если все твои предки поднимутся из могил, они не докажут мне, что лес тот не мой, а по-гра-нич-ный!
— А я и доказывать не стану, — стукнул Цицнакидзе об пол дорогой, в серебряных ножнах саблей. — Пусть только сунутся в лес твои воры, я им укорочу рост!
— А я укорочу твой ядовитый язык! — выхватил шашку Черный Датико.
Цицнакидзе последовал его примеру.
— Что здесь происходит? — остановил их резкий, повелительный окрик. В приемную входил сопровождаемый уездным начальником и свитой адъютантов высокий, подстриженный «а ля Николай» полковник.
Бакрадзе кинулся между князьями:
— Опомнитесь!
— Ваши сабли, господа! — сурово прикрикнул полковник, и адъютанты кинулись исполнять приказание.
— Кто вы такой, чтобы приказывать нам? — огрызнулся, не спеша расставаться с оружием и отодвигая крепкой рукой адъютанта, Черный Датико.
— Военный губернатор Альфтан.
— Прошу прощения, ваше превосходительство! — склонил голову Черный Датико. — Я князь Амилахвари.
— Князь Цицнакидзе! — щелкнул каблуками и сосед. — Не при лучших обстоятельствах знакомимся, господин губернатор! Мало того что абреки напали на мой замок, этот кня-азь, — протянул он пренебрежительно, — воровал мой лес!
Амилахвари едва не поперхнулся от злости, но промолчал. «Погоди, змея, я отсеку твое ядовитое жало».
— Кня-а-азь! — в свою очередь укоризненно протянул Бакрадзе, кивая адъютантам, чтобы они оставили приемную. — Какой пример вы подаете людям?
— Мне сейчас не до церемоний! — огрызнулся Цицнакидзе. — Разбойник Габила Хачиров напал на мое поместье и потребовал с меня документ, что я не буду брать подати с черни!
Полковник сунул пальцы за отворот мундира, насмешливо прищурил светлые, пустые глаза:
— И что же? Вы дали разбойнику такой документ?
— По-вашему, нужно было ждать, когда он меня прикончит?
— Да уж, наверно, не спешить подписывать такую бумагу! — не выдержал Амилахвари.
Князь Цицнакидзе окинул его презрительным взглядом:
— А тому, кого собственные холопы душат среди бела дня, лучше бы помолчать.
— Ах ты скотина! — зарычал Амилахвари. — Я не забуду тебе этого…
— Господа, господа, остыньте, — раздраженно бросил губернатор. — Не роняйте свое достоинство.
Он заходил по просторной приемной, поскрипывая начищенными до холодного блеска сапогами: