— Да, жила какое-то время… — Вера неопределенно махнула рукой.
— Мирский по тебе тосковал, как Орфей по Эвридике, — сказал Эфрон. — И я скучал, — прибавил он, улыбаясь. — Ты придешь на вечер?
Он показал на афишу, которую только что прилепил. Вера прищурила глаза: «Вечер поэзии Марины Цветаевой».
— Марина будет читать… — добавил Эфрон зачем-то, хотя это было очевидно.
— Без бельканто? — немножко ехидно улыбнулась Вера.
Для привлечения посетителей на свой первый поэтический вечер в Париже — более десяти лет назад — Марине пришлось обратиться к музыкантам: чтение разбавлялось пианистом, скрипачом и сопрано, которые исполняли итальянские песни. Впрочем, тогда же выяснилось, что без «музыкальной подстраховки» Марина вполне могла обойтись: стихи Цветаевой имели бешеный успех. Она даже не ожидала.
Эфрон надулся:
— Разумеется без музыкантов.
Вера осторожно, чтобы не запачкаться о клей, обняла его.
— Сереженька, я пошутила. Конечно без музыкантов.
Он вздохнул, все еще обиженно:
— Ты ведь знаешь Марину. Она совершенно не умеет пресмыкаться, а нужно задобрить всех этих барынь, от которых в первую очередь зависит удача распространения дорогих билетов. Ну и зависть, конечно.
— Зависть? — Губы Веры тронула легкая улыбка.
Эфрон этого не заметил.
— Естественно, — подтвердил он. Говоря о Марине, о ее творчестве, Эфрон постепенно увлекся.
Вера с интересом наблюдала за ним. Марина могла увлекаться другими мужчинами, причинять Сергею боль, Марина могла ссориться с ним из-за бытовых дел, могла находиться в резкой оппозиции к нему по политическим вопросам, но в том, что касалось Марининого гения, — здесь они сохраняли полное единство. Вероятно, это и подразумевала Марина, когда говорила об их с Сергеем «совместности».
— Естественно зависть. К чужой силе, к чужому успеху. Но главное — к таланту! Марина ведь дьявольски талантлива, дьявольски! Не читала в «Возрождении»? — Он сморщился. — Какой-то старикан, в прошлом сотрудник киевских газет и петербургских журналов…
— Убийственная характеристика, — вставила Вера.
Сергей отмахнулся:
— …разродился фельетоном, да еще в стихах. Показывает, что бывает, когда «стих взбеленился и стал вверх дном». Ну, знаешь, довел все до абсурда. Объявляет, будто у Марины глагол вообще пропускается, всегда, в любом случае. К примеру, вместо «он ее целует» — «он — ее…»:
Он — ее! И только! Глубина, стремнина,
Он — ее… Поймите, что глагол — шаблон.
Он — ее. Так пишет яркая Марина!
Я в стихи Марины бешено влюблен!
Вера тайно хихикнула: пародия показалась ей забавной.
Эфрон, сияя (обида была забыта), разглядывал ее.