Юн остановился на площадке, поставил пакеты на пол.
— Муж твой тоже дома?
— Да, он дома, — сказала она с мягким французским выговором.
Красивая. Высокие скулы, большие миндалевидные глаза. Узкие бледные губы. И одета хорошо. Во всяком случае, насколько он мог видеть в приоткрытую дверь.
Машинально он поправил красную косынку на шее.
Дверь тяжелая, дубовая, без таблички, замок солидный, из латуни. Еще стоя в подъезде на авеню Карно и дожидаясь, когда консьержка откроет входную дверь, он отметил, что все здесь выглядело новым и дорогим — и дверная рама, и домофон, и замки. А что светло-желтый фасад и белые жалюзи покрыты налетом уличной сажи, только подчеркивало почтенную солидность этого парижского квартала. В подъезде развешены оригинальные живописные полотна.
— А в чем дело?
И взгляд, и интонация совершенно безучастны, хотя, возможно, скрывают легкую недоверчивость, вызванную его скверным французским.
— У меня сообщение, мадам.
Она помедлила. Но в итоге поступила так, как он и ожидал.
— Ну что ж. Подождите здесь, я его позову.
Она закрыла дверь, хорошо смазанный замок мягко вошел в гнездо. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Да, французский надо бы подучить. Вечерами мать заставляла его долбить английский, но во французском так и не навела порядок. Он смотрел на дверь. Французский проем. Французский визит. Красиво.
Ему вспомнился Джорджи. Белозубый улыбчивый Джорджи был на год старше, значит, сейчас ему двадцать четыре. Он все такой же красивый? Белокурый, маленький, пригожий, как девушка? Он был влюблен в Джорджи, без предрассудков и оговорок, как могут влюбляться только дети.
За дверью послышались шаги. Мужские. Сейчас дверь откроется. Синий прочерк меж работой и свободой, отсюда до мыла и мочи. Скоро пойдет снег. Он приготовился.
В дверном проеме возникла физиономия мужчины.
— Какого черта тебе тут надо?
Юн поднял пакеты, изобразил улыбку.
— Свежий хлеб. Хорошо пахнет, верно?
Фредриксен положил загорелую ручищу жене на плечо, задвинул ее в квартиру.
— Я чую только одно: христианскую кровь… — Он произнес это четко, трезвым голосом, но водянистые глаза на бородатом лице говорили о другом. Пытались сосредоточиться на пакетах. Мужик с виду крупный, сильный, но вроде как усохший изнутри. Весь костяк, даже череп, сократился, отчего кожа стала велика этак размера на три и обвисла тяжелыми складками, особенно на злобной физиономии. Грязным пальцем Фредриксен провел по свежим царапинам на переносице.
— Проповедь читать будешь? — спросил Фредриксен.
— Нет, я только хотел…
— Да ладно тебе, солдат. Вы же рассчитываете получить кой-чего взамен, верно? Душу мою, к примеру.