Оказалась я в Озерлаге. Тайшет, Братск, Красноярский край. Природа потрясающей красоты. Эти древесные купола, реки. Однако я по своей природе не приспособлена к физической работе, поэтому мне даже не пришлось притворяться. Было ли в лагере что-то просветляющее? Я не говорю о тоске, о разлуке с близкими, об уверенности в том, что свободы не будет никогда. Но лагерь давал примеры дружбы, свободу разговоров и возможность совместно праздновать религиозные праздники.
Трудно забыть лагерное Рождество. На Западной Украине обычай: в сочельник на столе должно быть тринадцать перемен блюд. И вот месяцами эти женщины экономили свои жалкие посылки - изюм, муку. Стряпали по вечерам, заранее пекли какие-то пирожки и прятали их в снегу. Проносили в барак елки; конечно, конвой отбирал, но ведь десятки женщин несли под полой бушлата эти елочки, и какое-то количество удавалось спрятать и пронести. Они стояли в рождественскую ночь, осыпанные слюдой (рядом был слюдяной карьер). А на столе было тринадцать перемен блюд. И всех звали к столу. Великая спасительная сила традиции, веры, уклада. Каркас человека и общества.
Это о том, что лагерь дал Вере Ивановне. А вот свидетельство того, какова она была в лагере. Майя Улановская (Вера Ивановна называет ее своей лагерной дочкой) писала в мемуарах: «Здесь, на 42-й колонне, я встретилась с Верой Прохоровой. Пришел очередной этап, и в столовую потянулось новое пополнение. Вера выделялась высоким ростом, шла, прихрамывая на обе ноги - обморозила в этапе. Из-под нахлобученной мужской ушанки глаза глядели задумчиво и отрешенно. Мне сказали, что она из Москвы, и я пошла вечером к ней в барак. Все в ней меня поражало, начиная с происхождения. Она была религиозна, и мне было легче понять с ее помощью высоту религиозного сознания. Я почувствовала в ней утонченность большой европейской культуры, которую получаешь по наследству. В юности Вера была комсомолкой, проклинала своих предков-капиталистов, за что, как она считала, и покарал ее Бог тюрьмой… С каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение! Я впервые столкнулась с особым явлением: добротой из принципа, которая была выше человеческих возможностей».
- Вера Ивановна, вы действительно были активной комсомолкой?
- Была. Мама и тетя говорили мне: не принимай все на веру, ты должна во всем разобраться сама. Но знаете, колоссальное значение имеет хорошая агитация. А она была поистине хорошая. Я до сих пор помню восторг и трепет первомайских демонстраций моей юности. Разумеется, как только начались повальные аресты, я прозрела, однако пережила еще одну волну патриотического подъема, в начале войны. Практически никто не пишет и не рассказывает о 16 октября 1941 года. Между тем для Москвы и для меня это был переломный день войны. То был день паники, хаоса. Горели «Ява» и «Большевичка». На помойках валялись стопки красных книг - учебников по истории партии. Люди бежали на восток, к шоссе Энтузиастов, кто в чем: я видела женщину, которая бежала с чайником, батоном и ребенком. А к Белорусскому вокзалу шли те, кто хотел оборонять Москву. Наши мальчики однокурсники и многие институтские преподаватели записались в ополчение. Ночью 17 октября мы случайно узнали, что состав, в котором они должны были добраться до фронта, еще не отправлен. В непроглядной тьме мы бежали вдоль состава и выкрикивали их имена. И они отозвались. Мы услышали: «Девочки, не бойтесь, мы вас защитим». Никто из них не вернулся.