Помнится, я заходил в ночные кафе и рестораны, и нигде не было посетителей. Представляете, заходите в московское кафе, где-нибудь в самом что ни на есть центре, в 12 часов ночи - а там никого. В другое - там опять никого. В третье - там тапер играет, не всегда попадая в клавиши, херовый тапер. И тоже никого. Или кто-нибудь один, с печальным польским лицом, сидит и мечтает ударить тапера табуреткой по затылку.
Редкие поляки, не заходя в кафе, требовали чуть ли не с улицы меню и, едва заглянув в него, спешно убегали. А я посмотрел, и что - нормальное меню. Вполне обычное. Мы там перепробовали половину спиртных напитков, и всякие мяса, и супы, хорошая кухня… но в Индии лучше. Если в Индии пойдешь в ресторан - там можно умереть либо от счастья, либо от чего-то вроде изжоги, потому что там все жутко перченое. Но я острое люблю, я умер от счастья. Зря я все-таки уехал оттуда в Варшаву.
А потом еще в Берлин. А потом в Рим. А потом в Мадрид.
И везде было радостно, родственно, редкостно хорошо.
Но, как всякий русский безумец, влюбился я лишь в один город, да, поручик Ржевский, вы правы, это город Париж, лучшее место на земле. Я был там уже несколько раз, и во всякий свой приезд - снова, совершенно первозданно, очаровывался им, моим Парижем.
Все русские так говорят - «мой Париж».
Представляете себе Париж, который скажет: «О этот мой русский!»
Париж не любил ни одного русского, хотя иногда подставлял булыжную щеку для поцелуя. Мне хочется верить, что это была хотя бы щека, когда я его целовал.
Ну и что, равнодушный Париж, - говорил я, в пьяном виде пересекая город, - ужо тебе! Ужо!
Я видел во тьме собор Парижской Богоматери - и наконец-то он стал похож на себя. Днем - вовсе не то, я часто видел его днем: никакой это не собор. Зато ночью - все его чудовища воистину стали чудовищны, а его высота - вынырнула ввысь черной томительной глубиной, в которую можно и страшно обвалиться.
О, я сбежал от собора в ужасе, и, запыхавшись, взошел на мост, и там играли на скрипке, играли на гитаре, а лиц я уже не разбирал во тьме ночной.
- Дайте мне гитару, - сказал я. - Гив ми гитар.
Они подали мне инструмент, и я запел песню: «Она не вышла замуж за хромого араба!»
Потом я вернул инструмент и открыл глаза, я всегда закрываю их, когда пою, - ну как Гребенщиков, вот так. Открыл и увидел, наконец, что вокруг стоят одни арабы, много.
- О чем эта песня? - спросили они, в смысле, мол, зис сонг - эбаут что?
Я сказал, что это русская песня про любовь, и они согласились.
Потом я потерял дорогу домой и захотел пива, у меня эти два процесса связаны напрямую. Наконец, я нашел ночное кафе и взошел туда. Оно было без столиков - но со стойками, там стояли несколько десятков людей, все странно высокие, и негры.