— Джентльмены!.. — добродушная полька с хищными глазками распростерла объятия и склонилась в глубоком поклоне перед компанией Габора. — Сегодня я приготовила для вас сюрприз столетия. Мне посчастливилось ангажировать для нашего вечера артистку, знаменитую певицу, неописуемую красавицу, кумира всей Баварии, любимицу всей Пруссии. Тот, кто однажды увидел ее, не забудет до конца своих дней. Господа, вот и она сама: неповторимая, очаровательнейшая, незабываемая Лори Накедай[14]. Мюнхенская Лорелея!
Пианист с внешностью циркового распорядителя исполнил оглушительный туш, и в свете фонарей появилось весьма странное существо. Была ли это та самая певица? Я не поверила своим глазам.
— Да, красавицей ее не назовешь, — заметила Лизи, — это, скорее, гадкий утенок, который так и не стал прекрасным лебедем.
— Она тоже забыла одеться, — прошептала я и почувствовала, как у меня начинает потеть под париком голова.
— С таким именем и не надо одеваться, — пробормотала Лизи, и в этом была железная логика. — К тому же, на ней все-таки что-то есть.
Итак! Во-первых, певица держала в руках большой половник. Весь ее туалет составлял белый фартук, завязывающийся сзади, под которым не было абсолютно ничего! Ни туфель, ни чулок, ни кринолина, ни платья, ни корсета. И это все на глазах у публики! Я сидела, застыв от ужаса. Нет! Этого не может быть! Мир вот-вот рухнет! Каждому понятно, что показывать свою наготу — самый мерзкий грех. Никогда нельзя обнажаться, даже дома. Мыться и купаться надо в рубашке, а это чудовище… здесь… выставляет напоказ свои ноги! И свои локти! И колени! Руки, плечи, шею и пальцы ног! И свои жирные груди!
Боже! А как она смеялась, отвешивая поклоны до земли! И все это только для того, чтобы Габор мог видеть ее необъятный бюст. И, представьте себе, он не отводил от нее взгляда.
— Лизи! Неужто эта дрянь не боится попасть в ад?
— Почему она должна попасть в ад?
— Но ведь это смертный грех! На сцене — и голая?
— Здесь это не грех. Здесь это весело!
Господа при виде такого безобразия действительно веселились. Они перемигивались с благожелательными улыбками. Солдаты ревели от восхищения, хлопали в ладоши и свистели, стуча по полу своими тяжелыми сапожищами так, что звенела посуда. Лорелея победоносно внимала всеобщим восторгам. Размахивая половником, как дирижер дирижерской палочкой, и раскачивая бедрами, она начала петь. Голос у нее был высокий и пронзительный. Пианист, с улыбкой до ушей, аккомпанировал ей в такт резкими пружинящими аккордами:
Эй, люди добрые, взгляните на меня,