Наконец в воздухе зависли рассыпающиеся грозди сигнальных ракет. Атака! Судорожно сжав автомат и напружинившись, Павел рванулся на бруствер:
— Вперед! За Родину!
Но не услышал своего то ли сорвавшегося, то ли перекрытого гулом артиллерийской стрельбы голоса. На мгновение обмер, напрягая слух и пытаясь определить, поднялись ли за спиной солдаты.
— Аа-а-а-а! — отозвалась сзади траншея.
— Ыы-а-а! ый! …от! — откликнулось справа и слева и, набирая силу, взметнулось ввысь и вширь, мощно покатилось вперед, заглушая даже пальбу.
Боль, надежда, страх и отчаяние, теснившиеся в груди и не находившие до того выхода, теперь, раскрепощаясь, рванулись из сотен опаленных глоток, зашедшихся звериным воем и таким яростным матом, какого не слышал, наверно, свет с самого дня своего сотворения. Слившись воедино и грозно окрепнув, этот торжествующий рев лавиной покатился на немецкие окопы.
Вспомнив предупреждение ротного о том, что взводные в атаке должны держаться чуть сзади своих солдат, чтобы всех видеть и управлять, Павел переждал, когда волна перекатится через него, оглянулся назад. По краю опустевшей траншеи, отчаянно крича и матерясь, метался отделенный Бачунский.
— Рушечкин! «Чего изволите?», сволочь! Где Рушечкин?! — сквозь орудийный грохот донесся до Павла его растерянный, взвивающийся от негодования голос.
Спрыгнув в отчаянии назад, в траншею, Бачунский побежал в дальний тупиковый конец, где, вероятно, затаился улизнувший Рушечкин.
Павел выругался, поклявшись устроить после боя Рушечкину нещадную выволочку, и бросился вдогонку за своими солдатами.
Схватывая мельком спины бегущих штрафников, сверкание примкнутых к стволам штыков, он ждал и готовился к тому, как полоснет по ним безжалостный встречный огонь. Сейчас фашисты, это чувствовал кожей, разбегаются из укрытий по окопам и вот-вот ударят. Впереди, вырисовываясь из крутых волн дыма, проступали очертания горящих обрушенных построек, изломанная линия передовой немецкой траншеи.
Обернувшись на бегу в последний раз, Павел увидел Бачунского, который выволакивал за шиворот из нужника упиравшегося Рушечкина и награждал того пинками, заставляя бежать в атаку вслед за товарищами.
Краем глаза выхватил Махтурова с открытым, перекошенным ртом, но что он кричал, слышно не было. Слева, приотстав на несколько шагов, мчался в распахнутой, хлопающей шинели Шведов, а впереди, обогнав всех, несся саженными скачками цыган Салов.
Утро серое, холодное. Сверху сыпалась снежная крупа, а солдаты на бегу рвали ворота гимнастерок, задыхались. Наши батареи перенесли огонь вглубь, на вторую линию вражеской обороны, а в рядах штрафников заплясали минные разрывы, появились первые раненые и убитые.