Забегали по платформе офицеры из военной комендатуры, заметались по щелям вагонов светлячки карманных фонариков. Топоча сапогами, кинулись вдоль состава солдаты комендантского взвода, загремели дверными задвижками.
Штрафники взялись за «сидора» и вещмешки.
— Ну, братцы, прибыли!..
В вязком ночном небе бродили грузные, бомбовозные гулы авиационных моторов, неистовствовали зенитные батареи.
Подгоняемые резкими, требовательными окриками «Быстрей! Живей!», штрафники взвод за взводом торопились перебраться через разбомбленные пути на пристанционную площадь. Держа ориентир на различимый остов водонапорной башни, карабкались по бесформенным грудам опрокинутых, вздыбленных цистерн и площадок, спешили как могли. Но нервозное приказное «Быстрей! Живей!» настигало их всюду, где обозначалась малейшая заминка.
На площади впопыхах строились колоннами поротно и пропадали в лабиринтах мертвых пустых улиц, стремясь скорее выбраться за окраину, подальше от опасности.
— Подтянись! Не отставать!
Кляня непроглядную темь и распутицу, месили густую воронежскую грязь до позднего рассвета. Как ни спешили, но отдалились от станции не более чем на полтора десятка километров. С восходом солнца спустились в залесенную балку: комбат разрешил пятнадцатиминутный привал. Наскоро перекусили, пересчитали людей и снова в путь.
Шли весь день, сделав в пути всего одну непродолжительную остановку — на обед. Ночью дали пятичасовой отдых, и опять многокилометровый изнурительный марш. Несмотря на то что шли налегке, без оружия и прочего солдатского снаряжения, стали выдыхаться. Многие постирали ноги, набили спины вещмешками.
Двигались по следам недавних ожесточенных боев, среди голых, истерзанных гусеницами полей, бесконечных воронок и жутких пепелищ на месте человеческого жилья. Ни сел, ни хуторов — все разрушено, сожжено, обращено в холодные печальные руины, серевшие островками изрытвленного затвердевшего снега, державшегося еще кое-где в теневых впадинах.