Проделав это, я пошел в мою комнату. (Из комнаты Бернер не доносилось ни звука, да и разговаривать с ней мне не хотелось.) Я закрыл дверь, опустил штору. Выключил верхний свет и лег, не раздевшись, на кровать — как днем раньше. Лежал и смотрел на мою вздымавшуюся и опадавшую грудь, слушал, как бьется в ней сердце, следил за дыханием и пытался выровнять его глубокими вдохами. Мама говорила мне, что это помогает заснуть, если ты просыпаешься ночью и в голове твоей начинают роиться мысли, — по ее словам, с ней такое часто случалось. Я думал, что если мне удастся заснуть, то, когда я проснусь, со всем случившимся, глядишь, и будет покончено. А может, все оно было сном и я открою глаза в поезде на Сиэтл, везущем меня, Бернер и маму к новой жизни, в которой будет другая школа и я познакомлюсь с новыми людьми. Была половина первого пополудни. Мои настольные часы, «Бэби Бен», отставали на десять минут. У лютеран опять зазвонил колокол. На улице за нами опять завыла собака. Снаружи ярко светило солнце, однако в моей комнате было сумрачно, прохладно. Пели птицы. Где-то что-то капало, капало. Как я и думал, заснуть мне удалось без труда. И спал я долго.
Разбудил меня голос, доносившийся из коридора. Я решил, что это полицейский разговаривает с Бернер, перед тем как приступить к поискам денег. Сердце мое, угомонившееся во сне, снова заколотилось. Кухонный буфет — первое, во что они полезут.
Я рывком открыл мою дверь — вдруг это испугает тех, кто находится сейчас в коридоре, может, даже в бегство их обратит. Но в коридоре была только Бернер — стояла у стенной телефонной ниши рядом с дверью родительской спальни и что-то говорила в трубку. Она была в пижаме с голубыми слонами. Босая, Бернер наматывала телефонный шнур на большой палец и разматывала его, зарывалась пальцем в свои густые волосы, улыбалась тому, что говорил ей кто-то. Голос у нее был низкий. Она успела накраситься и подвести губы. «Ну да, — сказала она. — Не знаю. Это хорошая мысль». С кем она разговаривает, я знать не мог, но предположил, что с Руди Паттерсоном. Он был единственным ее знакомым, какого я знал, а кроме того, она рассказала мне, чем они с ним занимались.
Не полиция — и на том спасибо. Впрочем, я нисколько не сомневался, что она скоро вернется. Старый полицейский так и сказал. Я подошел к фасадному окну, выглянул в него. Улица и парк были пусты, залиты крапчатым светом. Лютеранскую церковь уже заперли. В парке играл с черным лабрадором толстый глухой мальчик, живший на нашей улице, я его видел раньше, — швырял палку, пес бежал к ней, подбирал, приносил мальчику и ронял к его ногам. Мальчик гладил его по голове, говорил что-то. Полицейских машин нигде видно не было. Время от времени мальчик украдкой поглядывал в сторону нашего дома.