В те первые холодные дни мне иногда случалось видеть, как Артур Ремлингер на большой скорости несется в своем «бьюике» по шоссе, направляясь на запад, а куда, я никакого представления не имел. В какое-то особое место, полагал я. Часто над пассажирским сиденьем различалась голова Флоренс. Возможно, они ездили в Медисин-Хат — город, название которого меня зачаровывало. Временами я видел его машину рядом с трейлером Чарли: двое мужчин совещались о чем-то, порою не без горячности. Прошло четыре недели, а я так ни разу и не поговорил с Артуром Ремлингером, — мне было сказано, что от меня ничего такого и не ожидается. Не то чтобы я стремился заполучить его в близкие друзья. Для этого он был слишком стар. Однако он мог бы пожелать узнать меня лучше, а тогда и я побольше узнал бы о нем: почему он поселился в Форт-Ройале, как учился в колледже, что интересного случилось с ним за многие годы — все факты, какие были известны мне о моих родителях и без которых, считал я, понять жизнь человека невозможно. Милдред уверяла, что он мне понравится, что я многому у него научусь. Но я только и знал о нем, что его имя, казавшееся мне куда более странным, чем имя Милдред, — это, да еще как он одевается, как разговаривает (все-таки мы с ним побеседовали немножко) и то, что он американец родом из Мичигана.
В результате у меня появились опасения на его счет, я испытывал неуютное чувство ожидания неизвестно чего, касавшегося нас обоих. Милдред сказала также, что, живя в Канаде, я должен приглядываться к тому, что происходит в настоящий момент. Однако, едва занявшись этим, человек быстро внушает себе, что улавливает в повседневных событиях некую систему, а затем его воображение срывается с привязи и он начинает придумывать то, чего и не было никогда. Вот и я стал связывать с этим частным персонажем, с Артуром Ремлингером (повторяю, имя — это все, что я о нем знал), некое «предприятие», назначение коего укрывалось от посторонних глаз, да его и следовало укрывать, и это обращало Ремлингера в человека непредсказуемого и необычного — что, собственно, и говорили мне о нем Чарли и Милдред, — впрочем, это я заметил и сам. А после того, как мои родители попали в тюрьму, я проникся уверенностью, что мне следует внимательно приглядываться ко всему, способному оказаться недобрым, даже если по всем внешним признакам ничего дурного в нем не содержится.
Есть, есть в мире люди такого рода — нечто неправильное кроется в них, его можно замаскировать, но нельзя отменить, и оно овладевает ими. Из взрослых я к тому времени знал только двух таких людей — моих родителей. Они ни в каком смысле не были существами исключительными либо значительными — пара едва-едва различимых маленьких людей. Но в них таилось нечто неправильное. И кому, как не их сыну, надлежало заметить это с самого начала? Когда же я обнаружил в них эту черту, когда у меня появилось время, чтобы подумать и решить, в чем состояла подлинная правда о них, я стал замечать возможность некоторой неисправности во всем, что попадалось мне на глаза. Это стало функцией моего сознания, я называю ее «реверсным мышлением». Я обзавелся ею в юности, когда мне довелось получить немало причин верить в ее достоинства, а избавиться от нее так потом и не смог.