Итак, я научился многому: размещать охотничьи окопчики там, где утреннее солнце не отыщет их мгновенно, но успеет до этого подняться над землей так высоко, что охотники, выглядывая наружу, смогут видеть снимающиеся с реки стаи птиц; размещать тяжелые деревянные чучела слева и справа от окопчиков, оставляя между ними промежутки достаточные для того, чтобы гуси, оглядев их, решили, что с прошлого вечера здесь почти ничего не изменилось, и опустились на землю, — но все-таки не слишком большие, иначе гуси смогут различить ружья и белые лица охотников, бывших нередко слишком нетерпеливыми. Чарли говорил, что американцы обычно толсты или стары или и то и другое сразу, что они плохо переносят холод, да и местная рыхлая, тяжелая глина, в которой мы рыли окопчики, им не больно-то по душе, и потому это дурачье вечно вскакивает на ноги или норовит вылезти из окопчика в самый неподходящий момент. Утки, говорил Чарли, — гоголи, шилохвостки, красноголовые нырки — всегда прилетают первыми и с криком проносятся над окопчиками, словно призраки во мраке: низко, косо, со свистом. Однако стрелять по ним — значит отпугивать обладающих острым слухом гусей, и потому такая стрельба не поощряется. Мне, когда я по-новому переставляю приманки, следует быть поосторожнее, потому как охотники склонны палить по всему, что движется, а иногда и просто на звук. Бывало, они и людей убивали. Чарли тоже получил однажды заряд дроби № 2, у него даже шрамы остались. Он разрешал охотникам заряжать ружья только по его сигналу, и все равно ему то и дело попадались любители пострелять по небесам, а такие особенно опасны. Кроме того, мне придется сообщать ему о любом охотнике, которого я сочту пьяным, — конечно, перед охотой все они станут до поздней ночи надираться в баре и спиртным будет разить от каждого. Тут главное — обращать внимание на тех, кого мутит, кто нетвердо стоит на ногах или неосторожно обращается с ружьем. Чарли же и своих дел хватит: проверять их лицензии, подавать сигналы о начале охоты и о ее прекращении — когда солнце поднимется слишком высоко и земля станет хорошо видной гусям. Я, как уже говорилось, должен буду сидеть в грузовичке и подсчитывать, глядя в бинокль, убитых и подраненных птиц, поскольку государственные егеря вечно вертятся неподалеку и тоже подсчитывают, используя бинокли посильнее нашего, подстреленных гусей и делят число упавших птиц на число охотников, а потом подъезжают, чтобы проверить, насколько их подсчеты совпадают с нашими. После чего они могут объявить, что нарушены такие-то и такие-то статьи закона, конфисковать ружья, выяснить, кто из охотников пьян, оштрафовать Чарли и, что еще хуже, оштрафовать Артура Ремлингера, содрать с него большие деньги, угрожая в противном случае повнимательнее присмотреться к тому, чем он занимается в городе: к девушкам-филиппинкам, к игровому зальчику рядом со столовой — к любым его делам, на которые власти города взирают без особого одобрения. У Артура Ремлингера имеется лицензия на оказание «егерских услуг», однако сам он охотниками не занимается и ничего о гусиной охоте не знает, да и знать не желает. Он собственник, он ведет бухгалтерию, составляет финансовые отчеты, селит охотников в отеле и собирает с них деньги; часть их отдает Чарли, а тот будет выделять малую толику мне. При этом каждому понятно, разумеется, что охотники непременно начнут раздавать направо-налево чаевые, нередко в валюте США, и потому внакладе никто не останется.