Наконец машина остановилась у подъезда старого, типично питерского дома, превращенного в гостиницу. Впереди просматривался Невский проспект.
– Вы художница? – спросил таксист, помогая ей вытаскивать чемодан.
– Нет, а почему вы спрашиваете? – поинтересовалась она.
– Обычно здесь художники останавливаются, – пояснил он.
– Я сценарист, – ответила Антонина.
– Ну, это один черт!
Антонина расплатилась по счетчику, поднялась и потянула на себя тяжелую дверь подъезда с затейливой ручкой. Попав в гостиницу, она обомлела. Пораженному взору предстала обшарпанная, очень старая лестница с отколотыми краями ступеней. На каждой ступеньке с обеих сторон горели маленькие свечки, и горели, по-видимому, давно, так как ступени были залиты расплавленным желтым воском. Не без опаски Антонина поднялась на второй этаж. «Господи, куда идти? Странное какое место, совсем не похожее на отель. Где номера?» – подумала она, растерявшись.
И тут одна из дверей распахнулась. Перед изумленной Антониной предстал молодой мужчина в черной одежде.
– Вы к нам на отпевание? – строго спросил он.
– Чего? Да я…
– Проходите! – И он пропустил ее вперед.
Антонина оказалась в огромном помещении с зашторенными окнами и мягкими диванчиками вдоль стен. Горели свечи. Трепетные тени метались по темным стенам. Широкий стол ломился от разнообразной еды, и повсюду горы пустых бутылок.
В нос Тоне шибанул запах воска, пота, тяжелого парфюма и еще бог знает чего. Она еле удержалась на ногах. В этот момент кто-то поднес ей рюмку, напутствуя словами:
– До дна! Штрафная.
Слова прозвучали почти с угрозой, и Тоня махнула «не глядя» и не нюхая. Это оказалось что-то очень крепкое, чего она раньше не пила. Глаза у Антонины моментально вылезли из орбит. И снова некий «кто-то» сунул ей в рот кусок ветчины и сразу налил вторую.
– Между первой и второй…
– Да, да… знаю, а когда я заселяться буду? – спросила Антонина и вдруг с ужасом икнула.
Чуть в стороне от стола на возвышении стоял черный гроб, обитый изнутри красным атласом. В гробу лежал пожилой лысый мужчина, судя по всему, маленького роста. Одет он был в черный смокинг и белоснежную рубашку с белым галстуком-бабочкой.
– О господи! – выдохнула Антонина и выпила вторую порцию того, что ей налили.
– Заселишься, заселишься, – сообщил ей кто-то на ухо, – все мы заселимся на свои два квадратных метра, рано или поздно…
– Я с дороги, мне бы пока в номер… – снова икнула она.
– У нас у всех одна дорога! – прервал ее бас. – Сегодня вот мы провожаем в последний путь нашего дорогого Геннадия Альфредовича Моисеева, великого человека и хорошего художника, то есть наоборот – хорошего человека и великого художника.