Однажды я подумал, а зачем Дальнему Востоку Москва? И я понял: потому что он слабый. Он не может говорить с элитами в Токио, Сеуле и Пекине хотя бы как младший партнер. Ну не может — Дальний Восток — он мальчишка в этом смысле, он никто вообще. Все элиты близлежащих центров власти могут говорить с ним, просто как с мальчиком с улицы, посылать за пивом.
Именно поэтому дальневосточники должны говорить:
— У меня там, в Москве, сидит дядька с чемоданом, и в нем кнопка.
Он должен намекать на это соседям. Если же Дальний Восток становится равноправным собеседником соседствующих элит в Токио, Сеуле и Пекине — предположим себе такую ситуацию хотя бы на уровне Сеула (что легко себе представить по-настоящему), — то необходимость в Москве может отпасть. Конечно, культурные какие-то связи будут: «Вы ходите в кокошниках, и мы ходим в кокошниках, вы едите щи, и мы едим щи». Но не экономические: «Но покупать мы у вас не будем, потому что по железной дороге далеко, самолетами дорого, а покупать мы будем у соседей, и продавать мы будем соседям». И все.
И вот в этой ситуации, когда мы сидим в Москве, если бы я давал совет, я бы сказал, что нужно остановить прогресс, нужно бороться с прогрессом, потому что прогресс может означать угрозу для нашей страны, для ее целостности.
При некоторых обстоятельствах реально может. Существуют обстоятельства, при которых и нет, но вы сами просчитайте все обстоятельства. Среди них существуют такие, при которых эта угроза может быть очень серьезной, тем более учитывая национальный состав России. Поэтому бороться с развитием самостоятельности, с развитием экономики нецентрализованной, не управляемой из одного-единственного кабинета, на мой взгляд, очень органично. И Россия проходит такие циклы. Она вдруг открывается, получает мушкеты из Польши, впрочем, не польские, а немецкие и французские, она открывается, потом в ужасе тут же захлопывается, потому что угроза открытости — это очень серьезная угроза для России. И чем больше она потом пребывает в состоянии глупости и реакции, тем страшнее следующее открытие, потери страшнее, страшнее коллапсы. Мы сейчас на пороге новой закрытости, и если мы продержимся достаточно долгий срок, то, открывшись, я думаю, мы столкнемся с серьезными потерями, серьезными коллапсами.
Я думаю, что, таким образом, мы не знаем, чего же ей, России, надо. Куда она идет — точно не знаем.
Мы знаем, куда нам хочется, — нам хочется в Россию.
Это я много раз проверял, проверял, смогу ли я где-то жить, — я хочу жить здесь и точно не могу нигде больше.