В общении с ними подводило даже чувство меры.
Странные создания, думал он. Несчастные создания, не принадлежащие ни миру теней, ни миру живых. Слишком человечные для мира теней и слишком бесплотные для Земли.
Мэри, если бы я только знал заранее… Я никогда бы этого не сделал. Мне самому было бы легче остаться в одиночестве…
Но теперь ничего уже не поправишь. И помощи ждать неоткуда.
Однако, встревожился Инек, что это со мной происходит?
В чём дело?
Он совершенно перестал соображать. Пообещал себе спрятаться в помещении станции, чтобы избежать встречи с пьяной толпой, если те явятся к дому, но это невозможно: вечером, едва стемнеет, Льюис должен привезти тело сиятеля. И если они появятся одновременно, тут чёрт знает что начнётся.
Сражённый этой мыслью, Инек долго стоял в нерешительности. Если он предупредит Льюиса об опасности, тот может не привезти тело. А он просто обязан это сделать. Сиятель должен лежать в могиле до наступления ночи. Придётся рискнуть, решил Инек.
Может быть, толпа ещё не нагрянет. А если это всё же произойдёт, какой-нибудь выход из положения наверняка найдётся.
Он что-нибудь придумает.
Должен придумать.
В помещении станции по-прежнему стояла тишина. Новых сообщений не поступало, и аппаратура молчала — не слышно было даже приглушённого гудения материализатора.
Инек положил винтовку на стол, бросил рядом стопку газет, затем снял куртку и повесил её на спинку стула. Пора наконец заняться газетами, напомнил он себе, и не только сегодняшними, но и вчерашними тоже. Да и дневник надо бы привести в порядок, а это займёт немало времени. Выйдет, пожалуй, несколько страниц, даже если писать плотно, и события надо излагать чётко, последовательно, чтобы всё выглядело так, словно о вчерашних событиях он написал вчера, а не день спустя. Нужно описать каждое событие, каждую грань происшедшего и всё, что он по этому поводу думает. Так он делал всегда и так же должен сделать сегодня. Ему это неизменно удавалось, потому что он создал для себя как бы особую маленькую нишу — не на Земле, не среди галактических просторов, а в каком-то неопределённом мире, который можно было бы назвать бытием, — и работал там, словно средневековый монах в своей келье. Он был всего лишь наблюдателем. Правда, в высшей степени заинтересованным — его часто не устраивала пассивная роль, и он делал попытки внедриться в наблюдаемое, чтобы его понять, — но тем не менее он оставался именно наблюдателем, никак не вовлечённым в происходящее. Впрочем, осознал вдруг Инек, за последние два дня он этот статус утратил. И Земля, и галактика активно вмешались в течение его жизни, стены кельи рухнули, и он оказался втянутым в самую гущу событий. Теперь он уже не сможет сохранять объективность, не сможет относиться к фактам спокойно, непредвзято, а такое отношение всегда служило ему основой для работы над дневниками.