С горем пополам перелез через платан и уставился преданным взглядом на Ленку.
– Так. Давай вставляй и поддевай замок. Не спеши, – командовала Ленка, будто всю жизнь только тем и занималась, что руководила спасательными работами. – По моей команде отожмешь замок, а я буду противовесом. Если ты слишком резко дернешь, мы все рухнем вниз. Ферштейн?
– Ферштейн.
Ленка вскарабкалась на ствол, обошла машину и сползла почти в пропасть.
Там она вцепилась обеими руками в сучья, которыми ощетинился платан, ногами уперлась в островок земли, напоминая кариатиду, подставила плечо под бампер. В кожу тут же впился покореженный металл, боль ударила в голову, Ленка взвыла и с чувством выругалась.
– Что? – переполошился Карпо.
– Ничего, – сквозь зубы процедила Ленка, – давай!
Осторожно, сантиметр за сантиметром, Карпо удалось отжать замок и буквально отковырять переднюю дверь.
Безнадежно мертвого Али пришлось тащить через коробку передач и пассажирское кресло. Тело застряло и не поддавалось, но критическая точка была пройдена – теперь машина стояла устойчивей.
Куртка на плечах набухала кровью, пот катился со лба, заливал глаза – Ленку это не трогало. Цепляясь за обломанные ветки и сучья, она снова вскарабкалась на ствол, вернулась на «большую землю».
Ноги дрожали, почему-то замерз нос. Лена согнулась пополам и закрыла глаза от навалившейся дурноты.
– Ты как? – Карпо оказался рядом и заглядывал в Ленкино бледное лицо.
Все еще стоя с закрытыми глазами, Лена еле слышно проговорила:
– Пошел к черту.
Если бы не Ленкин напор, Егор и Славка так и лежали бы двумя мумиями в турецком госпитале, выделенном правительством для пострадавших от селя.
Когда осада не помогла, Ленка взяла на абордаж посольство, и на четвертый день Славку и Егора эвакуировали в Москву рейсом санавиации.
Партнеры остались партнерами и здесь – оба лежали, подключенные к аппаратам искусственной вентиляции легких, с катетерами и капельницами, опутанные шнурами и проводами.
Врачи разводили руками, и Таську жгла обида.
Как пристегнутая, она сидела над мужем и обижалась: на Егора, на врачей, на Ягу с Настеной, в целом на весь белый свет и на судьбу.
Дома Таська не могла находиться, даже вспоминать не хотела о доме.
Дома за ней следили две… нет, три пары глаз – Яги, Настены и Барончика, все с немым, как казалось Таське, укором: не уберегла внука, отца и хозяина.
А мужа? Никто об этом не думал.
Дома воздух казался раскаленным от напряжения, от страшных, черных мыслей и таких же страшных, невысказанных обвинений.
И от звонков.
Звонили Светка и Наташка – зачем, спрашивается? Что теперь она им могла рассказать о своей семье? О Егоре? Что он… в коме?