Макс кивнул — кто бы спорил. Им еще в школе рассказывали про зверства фашистов на оккупированных территориях. Палачи, изверги… Однако свои чувства Макс старался держать при себе — чтобы не ляпнуть чего лишнего, не выдать себя. По большей части он вообще молчал и только слушал.
Он очень сошелся с Генрихом, стал проводить с ним почти все свободное время. Тот рассказывал о своей семье, жизни в Германии, об учебе в школе. Макс мотал на ус — могло пригодиться. Тем более что все это было для него внове…
Разговоры с Генрихом очень скрашивали серые больничные будни и помогали убивать время. Ведь лежать в госпитале — такая скукотища! Действительно, сам запросишься на фронт…
* * *
На третий день пребывания Макс решил побриться — щетина стала уже неприличной. Он провел ревизию личных вещей и нашел бритвенный прибор — картонный пенал с острым лезвием, алюминиевый стаканчик для пены и кисточку-помазок.
И слегка впал в ступор. В той, другой, жизни он пользовался только электробритвой, с самой ранней юности, когда над верхней губою впервые появился пушок. А тут… Конечно, он теоретически знал, как этим пользоваться и даже видел в реале. Но одно дело — наблюдать со стороны, и совсем другое — попробовать самому. Услужливая память тут же показала картинку — вот бреется дядя Миша… Тот признавал лишь опасное лезвие — острейший немецкий «золинген».
Немецкая бритва досталось дяде от отца, Максима Петровича, деда Макса. Тот привез ее с войны в качестве трофея. Вместе с дорогим аккордеоном, красными бархатными занавесками и иголками для швейной машинки «Зингер» — большим тогда дефицитом. Занавески тут же пошли на парадное платье для бабушки, иголки обменяли на Тишинке на хлеб и маргарин, а аккордеон стал любимым развлечением самого Максима Петровича.
Он играл на нем на всех праздниках, свадьбах и семейных торжествах, никому не отказывал, всегда с удовольствием исполнял любимые народные песни и мелодии. Но после его смерти, в смутные постперестроечные годы, аккордеон пришлось продать — жить стало не на что. Тем более что никто из детей и внуков играть на нем так и не научился…
А немецкая бритва сохранилась. Дед попользовался ею несколько лет, а затем подарил своему старшему сыну, Мишке. Тому как раз пришло время бриться. Дядя Миша до конца жизни предпочитал немецкую опаску всем электробритвам, презрительно называя последние «жужжалками».
— Машинкой разве хорошо побреешься? — иронически спрашивал он, проводя острейший золингеновской сталью по намыленной щеке. — Ерунда это, баловство. Чтобы лицо было по-настоящему чистым, нужно настоящее лезвие, опасное. И лучше всего — немецкое, оно острее. Хотя и наши вроде бы тоже ничего…