Первой настоящей проверкой сил «нового» Таля оказался турнир, который состоялся весной 1971 года в Таллине. Не потерпев ни одного поражения и одержав восемь побед при семи ничьих, Таль разделил первое-второе места с Кересом, опередив нескольких гроссмейстеров. Таль очень ровно провел весь турнир, а в некоторых партиях блеснул своей прежней игрой с каскадом жертв.
Осенью Таль после долгого перерыва принял участие в очередном, XXXIX чемпионате страны, который проходил в Ленинграде. На протяжении всего соревнования он боролся за лидерство и в итоге разделил второе-третье места со Смысловым, пропустив вперед лишь великолепно выступавшего Савона.
Можем ли мы на основании этого успеха Таля закончить наше повествование на мажорной ноте? А не лучше ли закончить на том, как в октябре 1970 года, когда в западно-германском городе Зигене сборная команда Советского Союза в очередной раз завоевывала победу на шахматной олимпиаде, по улицам Ярославля шел на сеанс одновременной игры заметно полысевший человек, шел сгорбившись, без шляпы и шарфа, пытаясь спрятаться за коротким воротником пальто от порывов холодного сырого ветра, несущего с собой хлопья мокрого снега?
Мы воздержимся и от мажорных и от минорных интонаций. Воздержимся и от гаданий по поводу того, как сложится дальнейшая судьба Таля. Более того, мы позволим себе выразить уверенность в том, что если в шахматной судьбе Михаила Таля и не произойдет каких-либо существенных перемен, то этот факт никоим образом не повлияет на наше отношение к тому, что было, что успел свершить этот небезгрешный, но великий шахматист.
Вспомним, что Таль ворвался в шахматный мир в разгар тяжелой многолетней борьбы между двумя великими представителями классического стиля — Михаилом Ботвинником и Василием Смысловым. Это была эра шахматного классицизма — мудрая, величественная, строгая, рациональная, уверенная в своей непогрешимости.
Бунтарская игра Таля с его интуитивной верой в то, что почти любая позиция таит в себе неисчерпанные ресурсы борьбы, его умение резко повысить «производительность труда» фигур и пешек, его бесстрашие, всегдашняя готовность пойти на риск, — все это если и не нарушало основные законы шахматной борьбы, то, во всяком случае, допускало более свободное, вольное их толкование.
Под влиянием Таля многие из тех, кто ранее слепо подчинялся букве шахматного Закона, отныне стали отдавать предпочтение его духу. Это было торжеством творческого начала; более гибкого, менее ортодоксального и, в конечном итоге, более глубокого, более современного подхода к решению шахматных проблем.