— Послушай, если будешь хамить, я тебя из дома выставлю!
— У нашего дитяти зубки режутся. — Мужичонка откинулся на спину и засучил ножками, изображая неописуемый восторг. Затем, перестав смеяться, снова сел и деловито произнес: — Ладно, так и быть, все материальные и плотские утехи забери себе, пользуйся на всю катушку, я на всю эту хренотень не претендую. Ну а мне оставь, к примеру, это… как его… скажем, психологию и прочие морально-нравственные аспекты…
— Да уж, при твоей-то роже только и заниматься психологией…
— Ты сам-то много ли в этом понимаешь? К примеру, знаешь, отчего распался «Битлз»?! — возопил обиженный прохвост, в азарте спора хлопая себя ладонями по волосатым ляжкам. — Да просто Пол с Джоном партнера не поделили, вот и все дела, а ты туда же, «психология»… А отчего думаешь, этот… ну, известный наш физик-теоретик… в науке оказался плодовит? Да потому, что бабник был отчаянный. Ну а таким, как ты, видать, слабо…
Нет, этого я вытерпеть уже не мог, что-то с ним надо было срочно делать. Наскоро проглотив непрожеванный кусок еды, я потянулся к прохиндею, норовя ухватить его рукой за голую лодыжку, но тот вопреки дебильной внешности оказался куда проворнее меня. В следующее мгновение, сделав головокружительный кульбит, мерзопакостник уже сидел верхом на бра, до той поры предназначенном всего лишь для освещения места моей трапезы, а вот теперь нежданно-негаданно превратившемся в насест для этого подонка. При этом стеклянный с золотистой окантовкой плафон вместе с горящей лампочкой уместился как раз между его ног, демонстрируя сияющее естество непропорционально увеличенных размеров. Однако стоваттный подогрев подействовал вполне понятным образом.
— Чтоб вам так было! — завопил негодник как ошпаренный, для убедительности прибавив кое-что совсем уж непристойное.
То-то, проняло! Как утверждают, при нежданных обстоятельствах некоторым представителям гомо сапиенс свойственно кричать на крайне редко употребляемом ими языке — вроде бы обычно такое приключается при родах. Вот и это чудо акушерского искусства, что удивительно, сподобилось. Впрочем, с чего это я решил, будто он и в самом деле мое второе «я», когда в ярком свете бра ясно наблюдается совсем другое.
— Эй, Веня! Ты, часом, не в церковном ли хоре по воскресным дням поешь? Голосистый больно.
— Будешь на моем месте, еще не так запоешь, — отвечал мне Веня, с высоты плафона плюхнувшись в салатницу. — Чтоб я так жил, но это же явное унижение моего достоинства.
Веня, знакомый мне еще по летнему отдыху на Кара-Даге во времена блаженной юности, тот самый Веня, теперь новоявленный миллионер, когда-то начинавший свою звездную карьеру с торговли резиновыми пупсиками на барахолке, сидел на краешке стола и, слизывая остатки майонеза, весьма кстати прикрывавшие его могучий «срам», рассуждал о недостатках моей личности.