— Наверное, Роксана побаивается аукциона? — спросил Эймс, и я в который раз подумала, что он почему-то заинтересован в продаже картины. — И как она, рада повидать родителей?
— Она их еще не повидала. Они у нас потерялись где-то между Лиллем и отелем «Два континента». А насчет аукциона — да, побаивается. По ее мнению, родители считают, что ей надо немедленно ехать домой, просто взять и смотаться отсюда.
— Вот как, — протянул он. — Но она ведь не сделает этого, правда?
— Но что-то сделать ей все равно придется. Шарль-Анри, видите ли, влюбился. Хочет даже вторично жениться.
— Что за глупая мода — жениться? Грязное дело, да и бесполезное. А уж вторично — полный идиотизм.
Странное совпадение: в четверг, в тот самый день, когда приехали наши родители и который отложился в памяти как начало конца, я вдруг начала понимать, что говорят люди в метро. Это произошло как в сказке, когда герой находит чудо-колечко или выпивает волшебный напиток. Он начинает понимать, о чем поют птицы. Я начала понимать, что говорят французы.
— Интересно, Жерар купит теперь «сааб»?
— Вряд ли, он всегда покупает «пежо».
Волшебство продолжалось целый день. Я забежала в «Надежду» выпить чашечку кофе. За соседним столиком болтали две женщины под пятьдесят, и каждое их слово долетало до меня так отчетливо, словно они говорили по-английски.
— Ни за что не узнаешь, какую штуку выкинет Мишель. И тут уж ничего не поделаешь. А тебе приходится выбирать, на чью сторону встать. Трудно это.
— Не то слово.
— Конечно, можно сказать: с меня достаточно. Но все равно, что делать — не понятно.
— Ее мать… и т. д. Это правда?
— Я им все сказала.
Позже, когда я имела возможность подумать, у меня мелькнула мысль: а стоило ли понимать по-французски? Может быть, лучше было оставаться в звуконепроницаемом одиночестве? Я с разочарованием открыла, что слова, которые выражены такими энергичными, непонятными, непроизносимыми звуками, складываются в пустые банальности, которые можно услышать в автобусе в Санта-Барбаре (если, конечно, дождешься автобуса). И все равно меня охватила радость оттого, что я отныне посвящена в тайны французского. С этого времени я стала подслушивать на улицах, как шпион.
Рокси сходила посмотреть на «Святую Урсулу». В «Друо» ее провели в торговый зал, обитый выцветшим бархатом, и оставили одну перед картиной — символом ее жизни в Париже, символом счастья и неповторимой, никому не ведомой любви. Воображаю, как разрывалось ее сердце от сознания, что все это прошло и не вернешь.
Ее буквально сразило известие, что картина может быть выставлена на продажу через несколько дней, hors catalogue