Мы договорились на шесть часов в баре ресторана «Лютеция».
— Я виделась с Шарлоттой, — начала я с места в карьер. — Она сказала, что Персаны знают все о нас. И мои родители знают. Им Сюзанна сказала.
Похоже, для Эдгара это была действительно новость. Он отхлебнул виски.
— Тебе от этого хуже, chérie?
— Мне не хуже. Я о тебе думаю, о твоей жене. — Жена не являлась запретной темой, и все же мы никогда не говорили о ней, и я этим гордилась.
Он пожал плечами.
— Неприятно, но не смертельно. — В его глазах вспыхнуло раздражение. Предстояли разговоры, объяснения, возможно, ультиматум. Наверное, он знал, что его ожидает. — Интересно, откуда они узнали?
— Она не сказала. А я не стала спрашивать. Была совершенно огорошена. Ума не приложу откуда.
— Не обращай внимания, Изабелла. Pas de problème[152]. Забудем, что сказала Шарлотта, как будто она ничего не говорила.
Но сможем ли мы забыть? Как из знания сделать незнание? Уберутся ли они из нашей спальни или мы всегда будем чувствовать их глаза на себе, их злобу, их смех? (Я не забыла злорадный смех своих родных.) В интимный мир наших чувств вторглись чужие.
— Послушай, а ведь это еще забавнее — épater[153] добропорядочных, — продолжал Эдгар. С этого слова «забава» все у нас и началось. В полумраке бара само его присутствие успокаивало, но тень у него на лице не проходила. — Разве не приятно — шокировать публику? Не волнуйся, малыш, никто не отнимет того, что у нас есть.
Он хотел утешить меня, но утешение было слабое.
— Завтра мы приглашены к миссис Пейс — я и мои родители, — сказала я.
Завтра вторник — день наших свиданий. Эдгар посмотрел на часы.
— Поедем ко мне на часок, chérie. Вечером я уезжаю, но до девяти я свободен.
Я очень хотела быть в его объятиях, и все же нарушение нашей вторничной традиции расстроило меня еще больше.
Когда Эдгар пошел за пальто, я услышала, как элегантная француженка за столом позади нас сказала своему спутнику:
— Говорят, что американские девицы, приезжающие сюда, — все riche et bien placée[154], как в пятидесятые годы. Это неверно — сегодня и не угадаешь, откуда они понаехали. Все из каких-то неизвестных штатов. Неверно, что они и по-французски не говорят. Говорят, все говорят, exécrablement[155].
Было что-то элегическое в нашей любовной игре в тот вечер. В кульминационный момент я заплакала, оттого что долго не могла кончить и от острого ощущения разрядки, но еще и потому, что в те минуты я почувствовала, что это все — в последний раз. «Bonjour tristesse[156], твои черты на потолке я вижу». Когда все кончилось, он, нежно обнимая, еще долго оставался во мне.