Бируте стало жаль и себя, и его. Когда они приблизились к двери, она вежливо поблагодарила юношу и ушла, твердо зная, что больше сюда не придет.
В больнице работали только женатые врачи и старушки сиделки, несколько шоферов, хромой завхоз и вечно пьяный истопник. Случалось, правда, что больные как бы нечаянно клали руку ей на колено и смотрели невинными, неприкаянными глазами, словно умоляя смилостивиться. А она должна была всем улыбаться, должна была быть ласковой и предупредительной.
Так шли дни, заполненные работой, а две непрошеные морщинки вокруг рта становились все глубже и отчетливее, тело наливалось ленью и тяжестью. Письма Стасиса приходили регулярно, как газеты: каждую среду и субботу. Она даже привыкла ждать их. Все-таки хорошо, что есть человек, который заботится о тебе и живет тобой. Она не выдержала и однажды ответила, написала, что хорошо было бы отметить пятую годовщину со дня смерти ее близких. Потом принялась считать на пальцах — какую годовщину? Оказалось, восьмую, поэтому она не стала отправлять письмо. Переписала его, на другой вечер бросила в почтовый ящик и передернулась — будто телок лизнул ее языком по спине…
Жолинас снова устроил для нее все как для какой-нибудь иностранки. Он был внимателен, предупредителен, а она, взволнованная поминальными речами, вдруг подумала: «А почему бы его не любить? Хотя бы ради детей. Ведь он мне ничего плохого не сделал, я сама во всем виновата…»
Это была первая уступка чувству страха перед одиночеством и смертью, охватившему ее в это время. Потом последовала другая, третья, пока однажды она не решила: «От судьбы не уйдешь. Если должно что-то произойти — пусть происходит быстрее. Ведь перед совестью и богом он уже мой муж».
А потом все покатилось как снежный ком. Приближалась свадьба. Она попросилась, чтобы ее перевели в сельский медпункт, поближе к дому. И вот настал день, когда они, усевшись, стали решать: «Того будем приглашать, того не будем, те друзья, эти родственники…»
Она и сама не знает, почему, подумав о Моцкусе, взяла да сказала:
— Надо бы пригласить Марину с отцом, они столько добра сделали для меня.
— Если Марину, тогда и Моцкуса, — посоветовал Стасис и даже не заметил, как она взволновалась. — Ты не сердись, что я поучаю: по обычаям, на свадьбу письмом нельзя приглашать, нам придется съездить к ним.
Бируте ехала и уже не надеялась найти Моцкуса. Она не верила, что он поедет, так как привыкла думать, что Викторас не для нее, что он не ее круга, что такие, как он, принадлежат к какой-то более высокой касте недосягаемых, избранных людей.