— Я вижу, ты уже обо всем жалеешь. Не надо. Если я — причина этих бед, оставь меня, Викторас, я не стану сердиться. Хоть на время, пока все утрясется.
— Нет, я не сделаю этого, пусть меня даже к стенке ставят. Я не хуже тебя знаю, что такое долг. Кроме того, капитулировать перед Мариной — значит расписаться под ее жалобами, стать тряпкой, крепостным, послушным рабом и уже никогда не подняться выше рядовой шестерки. Я так не могу. Надо ждать.
— Чего? Чуда?
— Не знаю.
— Ведь самое страшное — ничего не делать и ждать.
— Не совсем. У меня есть ты, — он обнял ее и поцеловал.
От этого ненужного, казенного, жалкого поцелуя Бируте стало неловко.
— Но я не институт, — довольно сердито сказала она.
— А почему же нет? Целая академия. Но и здесь, малышка, надо ждать. Сколько еще?
— Совсем немного.
Через некоторое время ее навестил Милюкас. Он зарегистрировал все частные поездки Виктораса на казенной машине, подсчитал общий километраж и даже оценил его по существующей таксе — десять копеек за километр. Он долго расспрашивал о лекарствах, которые привозил ей Моцкус. Словом, он знал все о их жизни.
— Поговорите с товарищем Моцкусом, — ответила она. — Я ничего не знаю.
— Да, — промычал Милюкас, — но эти лекарства, которые Моцкус привозит вам, строго запрещено продавать без рецепта с печатью. Среди них есть даже ядовитые.
— Каждое лекарство — яд, — ответила Бируте. — И если он по моей просьбе помогает людям, что в этом плохого?
— Да, — продолжал мычать он, — но закон есть закон. Вы не отрицаете?
— Чего?
— Что он привозил вам такие лекарства?
— Я уже сказала. — Почувствовав какой-то подвох, Бируте испугалась и стала оправдываться: — Разве это противозаконно?
— А вдруг случится какое-нибудь несчастье? Скажем, отравление или даже смерть?
— Но эти лекарства выписывают врачи, только достать их трудно.
— Да, — он постучал карандашом, — но разве вы всегда раздаете их по рецептам?
— Если болезнь точно определена, если лекарства помогают… тогда к чему эти формальности?
— А если эти лекарства случайно попадут в руки здоровому человеку?
Она только после этого вопроса поняла, в чем ее подозревают, поэтому покраснела до корней волос, перепугалась и лишь спустя несколько мгновений, с трудом совладав с собой, спросила:
— Товарищ Милюкас, как вам не стыдно!
— Таковы мои обязанности, поэтому я и должен был спросить. Спасибо. — Сложив бумаги в планшетку, он пошел к Стасису.
И снова тишина, и снова поездки Марины, и снова беда Виктораса.
— Она уничтожила меня, — еще не переступив порог, сказал он.
— Но ты еще жив!
— Эта змея сожгла мою докторскую диссертацию. — Он выглядел, будто его приговорили к расстрелу: почерневший, немытый, взлохмаченный, в полуразвязанном, со съехавшим вниз узлом галстуке. — Дай мне холодной воды, — долго пил, а потом упал на диван и закрыл глаза.