— А почему не к хозяйке настоятеля? А почему не повесить на сук лапоть и не растрезвонить на весь свет? — рассердился Стасис.
— Дитятко, я хочу как лучше, — оправдывалась она.
— Тайна только до тех пор тайна, пока ее знает один человек.
— Побойся бога, сынок, что ты говоришь?
— А тебе хочется, чтобы меня снова к дубу поставили?
— Что же будем делать?
— Ничего, пока подождем.
Утром гость с большим трудом поднялся с постели и слабым голосом попросил привезти доктора или лекарств от жара.
«Матери — настоятеля, этому — доктора, а мне чего?! Только петлю», — думал Стасис и строил всякие планы, потом наконец собрался в городок. Зашел в милицию к Моцкусу, но его принял Милюкас. Посадил на неудобный, высокий стул, будто нечаянно направил лампу в лицо и стал расспрашивать:
— Зачем пришел?
— Мне Моцкус нужен.
— Теперь я за него.
— За него не будете.
— Это почему?
— А потому, что я еще ничего вам не сказал, а вы уже разговариваете со мной как с арестованным. И лампу отверните в сторону, ведь лишаем я не болею, мне греть нечего.
Милюкас выключил лампу и зло сказал:
— Ишь каков! Наверно, и законы хорошо знаешь?
— Перед законом все равны: и знающие, и незнающие.
— Равны, но ты что-то от меня скрываешь.
— Не скрываю. Вы сами все, даже то, что очевидно, превращаете в тайну.
— Хитришь?
— Если б хитрил, не пришел бы.
— Ну и чего тебе надо?
— Мне Моцкус нужен.
— А со мной говорить не можешь?
— Могу, — ответил Стасис и подумал: «Этот гад обязательно засадит меня. Ему правду говорить нельзя. Упечет как сообщника…»
— А почему молчишь?
— Моцкус со мной так не разговаривал.
— Вот и наплодил всякого охвостья! Ты с ним работал?
— Вы сами не приняли, как же я с таким пятном буду работать?
— Ну хорошо. На, закури и выкладывай все по порядку.
— Я не курю.
— Тогда чем тебя угостить?
«Пощечиной», — хотел сказать, но побоялся. Собрал волю и наконец выдавил из себя:
— Папечкис в наших краях объявился.
— Какой Папечкис?
— Ну, Пакроснис. Он, когда в лес ушел, свою фамилию на литовский лад переделал.
— А где ты его видел?
«Если я скажу ему: в другом конце деревни, он обязательно перетряхнет наш дом», — подумал он и сказал:
— К нам заходил. — И эта ложь показалась ему стоящей нескольких истин.
— Давно?
— Два дня назад.
— И ты до сих пор молчал?!
— А что?! Разве я должен был бежать как угорелый и напороться на его пули?
— А если я тебя, гада, посажу за это?
— За что?
— А просто так, за компанию, как его сообщника.
— Вы только таких, как я, и можете сажать, а попробуйте посадить его, — вдруг ощетинился Стасис, — тогда будете знать.
— Прикуси язык!