Его слова не только остудили, но и обидели ее.
— Я вернулась домой, — тихо произнесла она.
— Это не ответ, — запротестовал Викторас.
— Я вернулась домой из твоей противной гостиницы, — повторила она.
— А он что?.. Он в мебель превратился? — повысил голос гость.
— Тебе хотелось бы, чтоб я дала ему крысиного яда?
— Нет, ему вполне хватит чая. — У Моцкуса, видимо, ответ был наготове, и он сумел больно задеть Бируте.
Она промолчала, наклонившись, сорвала только что раскрывшийся цветок и протянула ему:
— С приездом, — попыталась рассмеяться.
Моцкус не взял цветок.
— Пока ты не ответишь мне на вопрос, я не сдвинусь с места, — заупрямился он.
— Я уже ответила: вернулась домой.
— Разве это дом? — искренне удивился Моцкус.
— Нет, — покачала она головой. — Это не дом, это мой лес, озеро, ручеек, песок, камушки и трава.
— Лесов и вокруг Вильнюса предостаточно.
— Но здесь нет такого прекрасного лесничего, как Марина, — она отплатила ему и бросила цветок на землю.
Моцкусу не оставалось ничего другого, как помириться, но он был непреклонен:
— А что ты скажешь по поводу новой мебели? — Этими словами он надеялся уничтожить Стасиса, обидеть Бируте, но повредил только себе.
— При чем здесь Стасис?
— Я о нем спрашиваю.
— А чем же ты лучше?
Моцкус побледнел, потом покраснел и, потеряв самообладание, начал кричать:
— Как ты смеешь сравнивать меня, всеми признанного ученого, с этим аборигеном?! Что плохого я тебе сделал?
Бируте подняла брошенный цветок, сунула в кармашек пиджака Моцкуса, взяла его за плечи, повернула и вежливо сказала:
— Уходи отсюда.
Викторас оцепенел.
— Уходи.
— Я попросил бы… — он хотел сказать: не толкаться, но тут же спохватился: — Я не Стасис и не позволю так с собой обращаться.
— Знаю, а ты, оказывается, только теперь это понял. Неужели ради такого открытия стоило уезжать за границу? — Она повернулась и ушла.
Потом свернула в лес, шла и плакала, огромными усилиями воли сдерживая себя, чтобы не повернуть назад. Увидев уезжающую машину, она была готова преградить ей дорогу, но поборола эту слабость и осталась стоять за густыми, благоухающими смолой сосенками.
Вернувшись ночью домой, она нашла сложенные посреди двора подарки — ни Моцкус, ни Стасис не потрудились занести их в дом.
Как оставил Альгис Стасиса на опушке леса возле злополучного альпинария, так он и просидел до вечера. И если бы не комары, Жолинас до утра не тронулся бы с места.
«Все! — повторял он в мыслях. — Кончено, — хотя твердо знал, что никто не сможет наказать его за содеянное, что его только поспрашивают, потаскают и отпустят, но в душе чувствовал, что пришел его последний час. Это предчувствие, обостренное словами Милюкаса насчет молитвы, заставило его о многом передумать. Люди! — вот кого Стасис боялся больше всего. Что они скажут? Его люди — это прежде всего Бируте, Альгирдас, это ненавистный ему Моцкус и правдоискатель Саулюс, а потом и все остальные. — Бог свидетель, я защищался. И не я, а он был вооружен, он стрелял в меня и, презирая, заставил тереть ему спину, из-за него дрожала вся деревня, а я только защищался и защищал других. Главное — убедить себя. Наконец, какая разница? Ведь он пришел раненый, больной, он сам помер в этом подвале, а я только похоронил его. Почетно, словно некоего графа… Благодарить меня должны. И нечего удивляться, если я превысил данную мне власть. Ведь даже природа дает самым миролюбивым животным, не обладающим острыми зубами, рога. А что подумают обо мне люди — наплевать», — но снова перед глазами возникла Бируте и посмотрела на него таким осуждающим взглядом, что он содрогнулся.