Конечно, если понадобится умереть от пули — достойно умрешь, погасив свой вексель. А до тех пор царил неписаный кодекс: дело не волк, в лес не убежит; не делай сегодня то, что можно отложить на завтра: не делай сам то, что за тебя могут сделать другие…
Раз ты добровольный смертник — не утруждай себя службой, тебе много прощается.
Еще тогда, читая русаковские записки, Ковалев подумал: «Не попробовать ли написать повесть о жизни наших офицеров? Служба часто сводила меня с отличными командирами. Может быть, избрать композицию: страничка-другая из дневника Русанова и — контрастно — наше время».
«Да ну, какой из тебя писатель, — немедля возразил предостерегающий голос, — и где то время, что необходимо для литературной работы?»
Но желание, однажды возникнув, не отступило от него.
Когда-то, еще в курсантские годы, пытался Ковалев писать поэму об офицерах. Но, кроме обилия общих фраз и ложного пафоса, кажется, ничего не получилось. К счастью, очень скоро понял, что никакой он не поэт в том большом истинном смысле, который придавал этому имени.
Вероятно, в восемнадцать лет юнец в силах сочинить даже неплохое стихотворение, продиктованное чувствами, но от этого он еще не становится Поэтом.
Так много развелось «чирикающих», грамотных строчкогонов, — стоит ли пополнять их ряды?!
Ковалева все более тянуло к прозе. Она не связывала рифмой, не обременительной только для настоящих поэтов.
Временами то в газетах, то в журналах появлялись небольшие рассказы Ковалева об армейской жизни. Но это, конечно, было ученичество, разведка боем.
А вот книгу об офицерах надо бы написать, полностью выложив себя.
В комнату вошла Антонина Васильевна, держа в руках конверт.
— Володенька, я совсем забыла: тебе письмо от Семы.
Он нетерпеливо протянул руку — любил получать от Гербова письма. Правда, тот не очень-то ими баловал. Но все равно, даже если не писал месяцами, а то и годами, мысль, что на свете есть друг и он мгновенно примчится, коли очень понадобится, была успокоительна.
Ковалев осмотрел конверт — обратного адреса не было. Значит, Семен Прокофьевич — в пути. Он с Тамарой и сыновьями бесконечно кочевал. Тоже был командиром взвода, роты, батальона, служил в Группе Советских войск, после академии в штабе округа, заместителем командира дивизии в Казахстане…
Обычно Семен мало писал о себе, но каждый раз непременно сообщал что-то интересное об «однопартянах», как называл он шутливо тех, с кем сидели они в суворовском за одной партой.
Правда, в прошлом письме, прислав фотографию своего третьего сына — карапуза в ползунках, надписал на обороте: «Нам сейчас семь месяцев. Мы умнеем не по дням, а по часам, умеем крепко спать, говорить жестами, любить (особенно папу), проявляем чисто гербовский характер».