Между тем в советском обществе начал формироваться слой новой интеллигенции, выходцев из разных социальных слоев. Эти люди не знали репрессий и в силу духовного развития, неплохой образованности были способны не только к восприятию новых идей, но и к выдвижению своих концепций.
В советском государстве, которое было достаточно мощным и крепким, все определяла линия Коммунистической партии. Поэтому Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев прежде всего был «верным ленинцем». Показательной была реакция современников на избрание Брежнева главой государства. Георгий Арбатов: «Сменили лидера. Но какая идеология и какая политика должны сопутствовать этой смене, какие теперь утвердятся политические идеи? Эти вопросы не обрели ответа. Ибо к власти пришли люди, у которых не было единой, сколько-нибудь определенной идейно-политической программы… Брежнева большинство людей… считали слабой, а многие — временной фигурой. Не исключаю, что именно поэтому на его кандидатуре и сошлись участники переворота».
Но Брежнев без громких слов быстро определился со своей политической линией, в сущности, продолжив великодержавный сталинский курс. Имя Сталина перестало появляться в контексте критики преступлений и ошибок, изменились содержание и стиль официозных статей. В них все реже рассматривались идеи и понятия, вошедшие в обиход после XX съезда. Зато ключевыми стали слова «партийность», «идейная чистота», «непримиримая борьба», «монолитное единство».
Вероятно, справедливым будет утверждение, что система уже не нуждалась в «слишком сильном лидере», отличавшемся импульсивностью и волюнтаризмом: он мог внести диссонанс, разбалансировать созданный годами тяжелейших испытаний жесткий каркас советской державы. Отношение к людям, посвятившим себя партийной работе, принципиально никогда не менялось. На первом плане были крупные стройки, заводы, магистрали. И это было естественным для страны, поставившей задачу «догнать и перегнать», постепенно трансформированную в скрытый лозунг — «Не отстать!».
Идеальная модель героя того времени представляла человека в единстве общественных и личных интересов при безусловном приоритете первых. Непросто было советскому человеку, задавленному проблемами элементарного выживания, подойти к высокой цели, выдвинутой КПСС, гармонии общественного и личного.
В обществе того времени присутствовала поразительная социально-психологическая черта: при жизни политических деятелей мало кто говорил об их недостатках. И только потом наступало «прозрение». Любопытно, что, демонстрируя подобное «прозрение», сопровождающееся, как правило, нелестными характеристиками в адрес главного руководителя, «прозревший» как бы дистанцировался от времени и от бывших представителей власти. Причем, чтобы подчеркнуть свою непричастность к происходившему, даже явно положительные явления предшествующей эпохи преподносились зачастую с точностью до наоборот. Вот типичный образец. Так, например, Рой Медведев в 1989 году писал о брежневском времени: «Но разве все было так плохо у нас во времена Брежнева? Разве не называли мы 70-е годы самым спокойным десятилетием в истории СССР? Да, но это было спокойствие застоя… Разве не были 70-е годы временем разрядки? Да, но это была слишком хрупкая разрядка… Разве советские люди в начале 80-х годов не жили лучше, чем в начале 60-х? Да, жизнь улучшалась, но крайне медленно… Разве Советский Союз не достиг при Брежневе паритета с Америкой в области стратегических вооружений? Да, эта цель была достигнута, но слишком большой ценой для нашей экономики и на слишком высоком уровне — далеко за пределами разумной достаточности».