— Привёл, товарищ Матвей!
В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?
— Ну здравствуй, товарищ Ежов! — произносит мой визави, но руки не протягивает.
Осторожно отвечаю:
— Здравствуйте…
— Товарищ Матвей, — подсказывает собеседник. — Зови меня: товарищ Матвей.
Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.
— На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдёшь! — тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. — На фронте у нас людей хватает. Нам тут надёжные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!
Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что «вот-вот» наступит в конце февраля грядущего года.
Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвёл итог беседе:
— Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится – перейдёшь на нелегальное положение. — Встал и протянул мне руку.
ГЛЕБ
Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче упёрся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унёсся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где «сидор»? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, «про геолога и эхо». А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чёртов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унёс? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных ещё при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что ещё не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, чёрт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!