Летние месяцы она регулярно проводила со своим отцом в своем имении. Она не любила деревенской жизни, в лесу ей было не уютно, море внушало ей только страх, даже высокая трава лугов могла представлять опасность. Крестьяне в её глазах являлись хитрыми, злыми зверями и такими грязными! Кроме того, у них было столько детей, и молодой народ был такой безнравственный! По большим праздникам, как день летнего солнцестояния или день рождения генерала, они приглашались на барский двор, где должны были играть роль статистов, как в театре, кричать аура и танцевать.
Опять настала весна. Елена одна без провожатого выехала на прогулку и заехала довольно далеко; она устала, сошла с лошади и привязала ее к березе, которая стояла около огороженного забором выгона, и прошла немного далее, чтобы сорвать пару орхидей, которые тут росли. Воздух был теплый, трава и березы были покрыты росою. Кругом, тут и там, было слышно, как лягушки прыгали в пруде.
Вдруг лошадь заржала, и Елена увидела, что она протянула свою стройную шею через загородку и стала нюхать воздух своими широко раскрытыми ноздрями.
— Алис, — крикнула она, — стой спокойно, милое животное!
И она пошла дальше, собирая цветы в букет, эти нежные бледные орхидеи, которые так заботливо сохраняли свои тайны за толстыми красивыми, как из затканной материи, лепестками. Но тут лошадь заржала, опять. Из-за кустарника ей ответило другое ржанье; земля затряслась, маленькие камешки застучали под сильными ударами копыт, — и вдруг показался жеребец. Его голова была велика и сильна, натянутые мускулы виднелись как узлы на блестящей коже; глаза его засверкали, когда он заметил кобылу. Сначала он остановился и вытянул шею, как будто к чему-то прислушиваясь, потом поднял верхнюю губу, показал зубы и начал галопировать вокруг, всё время приближаясь к забору.
Елена подобрала платье и побежала, чтобы схватить поводья, но кобыла уже отвязалась и перескочила через загородку. Тут началось сватовство.
Елена стояла снаружи, приманивала лошадь, кричала ей, но животное уже не слушало; дикая охота всё развивалась, и положение становилось рискованным.
Елена хотела убежать, так как вся эта сцена вызывала в ней отвращение. Она никогда не видала разнузданного неистовства потребностей в живых существах и чувствовала себя до глубины души возмущенной этим ничем неприкрытым животным порывом. Она думала войти туда и увести свою кобылу, но боялась яростного жеребца; хотела бежать и звать на помощь, но это значило привести еще свидетеля этой картины. Домой она не могла идти — было слишком далеко. Она повернулась к лошадям спиной и решила ждать.