Стас неохотно поднялся с дивана. Самоваров собрал пироги в пластиковый пакет и протянул другу, бесприютному сыщику.
Тот великодушно оттолкнул сверток:
— Себе оставь. Ведь вкусные!
— Домой мне их нести, что ли?
«Почему бы не домой? Жена у тебя красотка, а готовит-то не очень», — подумал Стас, но пакет взял.
От двери он повернулся и назидательно сказал:
— Колян, так и быть — пироги я съем. Но ты смотри, не подавай никаких надежд этому черноглазому художнику. Пара воспитательных пинков ему не помешает. Сколько можно держаться за мамину юбку!
Из всех возможных скоростей этот водоворот выбрал самую мучительную, самую медленную, выматывающую, смутную — ту, от которой больше всего кружится голова. На каждом витке боишься ухнуть в бездну, а погружаешься только самую малость. Это значит, что вертеть тебя будут еще долго, и сердце снова противно и трусливо будет ныть. И дух будет так же спираться, и темнота так же пятнисто будет плыть в невидящих глазах. Без конца, без конца…
Федя Карасевич набрал в грудь побольше воздуха, чтобы не очень мутило, и приоткрыл один глаз. В узкой кривой щели меж дрожащих век заблестело что-то розовое. Федя охнул. Опять это? Нет! Не надо больше! Ему опять то же самое снится!
Однако если это сон, то можно и не зажмуриваться. Федя перестал моргать, немного потерпел резь в глазах, и пространство вокруг него потеряло форму воронки. Оно понемногу стало складываться в зловещий параллелепипед неизвестно чьей розовой спальни. Спальня помнилась отлично: обои в атласную крапинку, зеркало, противный ковер телесного цвета. Неужели он дожил до навязчивых кошмаров?
Федя собрался снова обрушиться в больной сон, но вдруг услышал звук. Нестрашный такой, тихий звук. И совсем рядом! Что это — шелест? шевеленье? чей-то выдох?
Изумление придало Феде сил. Минуту назад он был не в состоянии открыть разом оба глаза, а теперь приподнялся на локте и даже смог энергично осмотреться. Тогда-то он и увидел ее.
Позже Федя сам удивлялся, до чего точно смог предугадать ее по цвету помады и обоев, по форме выбранных ею кресел, по кружевному белью и белокурому волоску, опутавшему зубья расчески. Наконец-то воплотившись, она стояла перед ним — сама Мерилин Монро!
Вернее, немного смазанный, неудачный снимок Мерилин. Все-таки было с нею что-то не так — то ли носик смотрелся чуть толще, чем надо, то ли брови изгибались попроще. Проклятье! Федя помигал, с натугой присмотрелся и сквозь густые, к ресницам липнущие слезы разглядел — да, это она! Вот только снова неточности… бедра, что ли, покруче и плечи пошире, чем хотелось бы? До чего жаль! Неужели не она? Но спутанные светлые волосы дыбом, но ясный взгляд, но крупные груди, радостно глядящие одна влево, другая вправо, совсем как у Мерилин Монро!