Путассу называлась рыба, которую по неизвестным причинам облюбовал несгибаемый питомец Стаса. Вкусы у Рыжего были невзыскательные, но стойкие.
— Я рыбу не смотрел, — с сожалением признался Самоваров. — Вот только хлеба взял и четыре пакета питьевого йогурта. Это для соседки, Веры Герасимовым. В нашем гастрономе такого не бывает.
Стас покосился на объемистые пакеты:
— Ты хочешь сказать, что старая карга в состоянии выпить целое ведро этой бурды?
— Не она, а ее супруг. Он очень болезненный, и ему зачем-то это надо. Они трогательно заботятся друг о друге: Вера Герасимовна лечит бедного Алика, а он ей играет на пианино.
Стас фыркнул:
— И принимает йогуртовые ванны! Я последнее время куда ни сунусь — всюду сплошные идиллии. Весна, любовь, чириканье! Например, у той молодой актриски из сериала, что с Карасевичем жила, несмотря на жену. Зубастая такая, вечно в одних трусах…
— Лика Горохова?
— Точно! У нее тоже неизлечимая любовь. Как Карасевич пропал, она ничего не ела трое суток, рыдала, впала в депрессию. Папа-замдиректора законопатил ее в желтый дом на Луначарского.
Самоваров грустно покачал головой. Видел он этот дом!
Странно, но психиатрический диспансер в Нетске действительно был окрашен в яркий желтый цвет. Это величавое здание построили лет двести назад для каких-то тогдашних присутственных мест. Его украшали пузатые колонны и могучий фронтон, в треугольной раме которого теснились когда-то лепные Правосудие и Милосердие. В советские годы их заменили парой упитанных гипсовых паровозов.
Здание исконно было желтым. Когда в нем утвердилась психбольница, его из непонятной стыдливости пробовали сделать то зеленым, то серым, то розовым. Чуждая окраска никак не приживалась. Она отваливалась ломтями, осыпалась, трескалась. Могучее непокорное здание всякий раз упорно линяло до первородной желтизны. Последние годы борьба с неизлечимым желтым цветом уже не велась. Диспансер стал желтым домом во всех отношениях, выглядел превосходно и был объявлен ценным памятником старины.
Там-то, оказывается, за прохладными аршинными стенами и томилась сейчас бедная Лика Горохова. Она погибала от любви. Правда, к пятнице опытные врачи обещали поставить ее на ноги и вернуть для съемок в знакомую гигантскую кровать народного любимца миллионера Трюбо.
Стас сокрушался:
— Кто угодно есть в этой сериальной шайке: народные артисты России, пациенты дурдома, недоученные студенты. Нет только людей, связанных с криминалом.
— Так-таки никого? — посочувствовал Самоваров.
— Ноль! Из всей группы судимость имеет один Рябов.