Гомье затопал от восторга.
— Какой все-таки шикарный тип этот принц Лерэнский, а, Клерси?
Пьер де Клерси сделал неопределенный жест, который Гомье истолковал как знак одобрения. Гомье спросил:
— Ну и что же?
Понтиньон надувался от гордости.
— Ну, я, не долго думая, вскочил в автомобиль принца и велел себя везти к госпоже Кларе де Брив.
Понтиньон сделал паузу, налил себе еще рюмку портвейна.
— Дело было не так просто, и вначале разговор клеился плохо. Клара принялась поносить принца на чем свет стоит. Я не вмешивался. Потом она сломала веер, разорвала платок. Затем начала плакать, впала в истерику и хотела убить себя. Я глазом не моргнул. Был тверд как железо, дорогой мой! Видя это, она успокоилась, и мы стали беседовать. Я ей изложил мотивы принца, его великие замыслы, объяснил ей положение. Понемногу она вняла моим доводам и стала кроткой, как овечка. Она согласилась на все, о чем ее просили, с условием, чтобы принц заплатил ее долги. На этот счет принц дал мне инструкции. Итак, вопрос улажен, но надо будет рассмотреть счета этой особы. Это по твоей части, Гомье, ты у нас финансист. Вот почему, обещав быть у Клерси в три часа, я поспел только к четырем. Добавим, что я не воспользовался добрым расположением, которое мне выказывала покинутая красавица, и это мне надо поставить в заслугу, потому что у нее, должно быть, очень красивое тело, чтобы не сказать больше.
И Понтиньон, довольный своим рассказом, осушил рюмку портвейна, которую себе налил.
Пьер де Клерси изумленно слушал своих друзей. Он чувствовал себя бесконечно усталым. Ему хотелось снова лечь на диван, молча растянуться, вернуться к своим мыслям, к прерванным мечтаниям. Он чувствовал, что его прошлое отошло, отодвинулось от него. И чего это Понтиньон и Гомье донимают его своей праздной болтовней? Что значит этот нелепый разговор? Неужели только для того, чтобы донимать его подобным вздором, Понтиньон и Гомье явились нарушить его задумчивость, оторвать его от его дорогих печалей, от неотступной мысли, которая его не покидала с тех пор, как он вернулся из Аржимона? Какое ему дело до принца Лерэнского, сына того лжегерцога Пинерольского, в чьем лице «Тысяча чертей» химерически видит законного наследника Генриха IV и Людовика XIV, таинственного потомка Железной Маски, на сомнительное и царственное родство с которым притязает этот авантюрист!
Гомье продолжал:
— Теперь, старина Понтиньон, надо, чтобы ты объяснил, по какому делу мы явились. Клерси, внимание, необходимо поговорить.
Гомье уселся на ручку кресла. Понтиньон расположился верхом на стуле.