Герти молча покачала головой, не соглашаясь. Она чувствовала не только то, что Лили обесценивает себя, но и то, что, возвращаясь к прежнему образу жизни, упускает свой последний шанс вырваться из порочного круга. У Герти не было ясного представления о том, какую именно жизнь вела Лили, но ее последствия вызывали у Герти устойчивое сострадание к подруге с той памятной ночи, когда она пожертвовала ради несчастной Лили своими тайными надеждами. Для личности, подобной Герти, такая жертва была моральным обязательством перед человеком, ради которого она принесена. Однажды оказав Лили помощь, она должна помогать ей и впредь и, помогая, верить в нее, ибо вера — движущая сила для таких натур. Но даже если мисс Барт, вновь обретшая вкус к красивой жизни, смогла бы вернуться в бесплодный нью-йоркский август, который смягчало лишь присутствие бедной Герти, житейская сметка удерживала ее от такого самоотречения. Лили знала, что Керри Фишер права: такое своевременное отсутствие могло стать первым шагом к реабилитации, и, по крайней мере, задержаться в городе в это время означало фатальным образом признать свое поражение. Совершив вместе с Гормерами бурный вояж по родному континенту, Лили вернулась домой с совершенно иными взглядами на собственное положение. К ней вернулись ее роскошные привычки, когда, проснувшись поутру, не думаешь ни о заботах, ни о материальных трудностях, и постепенно притупили понимание этих ценностей, и она яснее увидела пустоту, которую они не способны были заполнить. Неразборчивая доброжелательность Матти Гормер и небрежная общительность ее друзей, которые обращались с Лили совершенно на равных, — все эти отличительные признаки начинали испытывать ее терпение, и чем больше недостатков она видела в своих спутниках, тем менее оправданным казалось ей то, что она их использует. Страстное желание вернуться в прежнее окружение окрепло и превратилось в навязчивую идею. Но следом пришло и неизбежное осознание того, что для достижения цели от ее гордости потребуются новые уступки. На сегодняшний день это выражалось в необходимости держаться за своих благодетелей после возвращения с Аляски. Как ни мало общего было у нее с людьми их круга, ее огромное умение общаться, невероятная способность адаптироваться к другим, не допуская нарушения собственных границ, большой арсенал блестящих инструментов и умелое их использование позволили Лили занять значительное место в окружении Гормеров. Она не могла разделить их безудержного веселья, но зато привнесла нотку ненавязчивой элегантности, которая была для Матти Гормер гораздо дороже, чем громогласный рев оркестра. У Сэма Гормера был свой круг приближенных, которые относились к Лили со священным трепетом, зато близкие друзья Матти, во главе с Полом Морпетом, казалось, восхищались теми ее качествами, которых им так явственно не хватало. Если Морпет, у которого любовь к праздности была равна его огромному артистическому таланту, отдался беззаботному течению жизни Гормеров, где малейшие требования приличий были неведомы либо игнорировались и человек бросал свои обязанности или выполнял их, набросив блузу живописца и шлепанцы, то он по-прежнему сохранил ощущение исключительности и преклонения перед достоинствами, совершенствовать которые у него просто не было времени. Во время подготовки живых картин у Браев он был до глубины души поражен пластикой Лили: «Не лицом — она слишком хорошо владеет своей мимикой, но все остальное — до чего совершенный образчик!» — и хотя его отвращение к тому миру, в котором он видел ее прежде, было слишком велико, чтобы искать ее там, он чрезвычайно воодушевился, получив привилегию видеть и слышать Лили, вольготно раскинувшись в растрепанной гостиной Матти Гормер.