Именно эти две противоположные силы и боролись в ее душе долгой бессонной ночью, а наутро Лили едва ли могла решить, на чьей стороне победа. После стольких ночей, когда она просто падала и засыпала от утомления, эта ночь без сна измотала ее, и в искаженном от усталости свете будущее виделось ей серым, бесконечным и одиноким.
Она допоздна пролежала в постели, не притронувшись к кофе и яичнице-глазунье, которые просунула в ее узкую дверь дружелюбная служанка-ирландка. Лили раздражали и уютные деловитые звуки дома, и крики и грохот, доносившиеся с улицы. Неделя безделья вынудила Лили обостренно ощутить эти маленькие неудобства жизни в пансионе, и она изнемогала от тоски по другому — сияющему, роскошному — миру, механизм которого так бережно производил смену декораций, что одна сцена совершенно незаметно перетекала в другую.
Наконец она встала и оделась. С тех пор как ее уволила мадам Регина, Лили день-деньской бродила по улицам: ей хотелось держаться подальше от чуждой ей беспорядочной жизни пансиона, а также она надеялась, что физическая усталость поможет ей уснуть. Но, оказавшись на улице, Лили не могла решить, куда ей пойти, потому что после увольнения ей было неловко видеться с Герти, а в гостеприимстве кого-нибудь еще она была не очень-то уверена.
Утро было резкой противоположностью вчерашнему дню. Холодное серое небо грозило дождем, сильный ветер взметал и носил вихри пыли вдоль по улицам. Лили шла Пятой авеню к Парку, надеясь найти укромное место, чтобы присесть, но ветер пронизывал насквозь, и после часа бесплодных скитаний под хлещущими ветками усталость взяла свое, и Лили нашла приют в ресторанчике на Пятьдесят девятой. Она не была голодна и собиралась обойтись без ланча, но слишком утомилась, чтобы дойти до дома, а длинные ряды белых скатертей выглядели снаружи так заманчиво.
Зал был полон женщин и девушек, слишком увлеченных быстрым поглощением чая с пирогом, чтобы заметить ее появление. Гул пронзительных голосов отражался от низкого потолка, оставляя Лили запертой в маленьком кругу тишины. Внезапно она почувствовала острую боль своего бесконечного одиночества. Глаза ее ощупывали лица вокруг, мечтая встретить участливый взгляд, некий сигнал сочувствия к ее беде. Но озабоченные женщины с землистыми лицами, с сумками, блокнотами и свернутыми в трубочку нотными тетрадями были поглощены собственными делами, и даже те, кто сидел в одиночку, были заняты — пробегали глазами корректуру или пожирали взглядом журнал, наспех прихлебывая чай. Одна Лили была как будто выброшена на мель, бесполезная и бездеятельная.