Маленькая Ванда, уткнувшись сначала в материнскую юбку, медленно подняла лицо.
— Посмотри, мама, он не плачет, — прошептала она.
— Ты что же думаешь, он простой крестьянин? — даже с какой-то гордостью отвечала ей мать. Гордость, смешанная с жалостью, отражалась на покрасневших от напряжения лицах всех крестьян.
Только когда по спине Стиви заструилась кровь, дядя решил прекратить экзекуцию и поднял руку с моего затекшего плеча. Конюх замер. Юзеф смыл кровь и смазал поврежденные места йодом. Затем он промокнул ему пот со лба и помог встать на ноги.
Бледное лицо дяди Стена покрылось испариной, но голос его прозвучал, как обычно: «Извиняйтесь, сэр», — сказал он по-английски.
Казалось, Стиви ничего не видел и не слышал вокруг себя. Приказ был повторен, и Стиви глухим голосом проговорил по-польски:
— Я приношу свои извинения за то, что оскорбил вас… я никогда больше… это не повторится.
Крестьяне заулыбались и закивали головами, они были удовлетворены.
Дядя Стен распорядился отвести нас в находящуюся поблизости подземную тюрьму и запереть в разных камерах.
Я постучала в стену моей темницы. Ответа не было, и я начала биться в железную дверь. Доброе, чисто выбритое лицо Юзефа появилось в открывшемся окошке.
— Юзеф, разреши мне увидеть пана Стефана, пожалуйста, Юзеф, ну пожалуйста!
Юзеф отпер мою камеру, впустил меня к Стиви и запер нас вместе.
Стиви лежал на лавке ничком. Я присела возле него на корточки и зашептала:
— Стиви, Стиви, тебе больно?
Он повернул голову и с грустью посмотрел на меня:
— Сначала дай мне воды, я очень хочу пить.
Я налила в кружку воды из кувшина и поднесла ему ко рту. За неимением носового платка я намочила подол своего платья и обтерла ему лицо.
— Теперь не лучше, Стиви? — спросила я. Он неподвижно лежал с закрытыми глазами. — Все еще очень больно?
— Я не обращаю внимания на боль. Мне нравится боль. Намного сильнее болит душа, — он опять опустил голову лицом вниз и зарыдал.
Я не могла понять, что его мучило. Воспитанная в проникнутом старым английским духом мире своей детской, я не усвоила понятия «мои люди», как не усвоили его мои царственные подруги по играм, а кроме того, я так и не могла понять, что же плохого мы сделали Ванде.
— Стиви, не расстраивайся, все в порядке. Никто на тебя больше не сердится. Они все тебя очень любят, правда, не плачь, — уговаривала я его.
Рыдания стали тише. Я наклонилась к самому его уху:
— Я люблю тебя, Стиви, я очень люблю тебя. Извини, что я навлекла на тебя беду. Очень прошу, извини!
Он поднял голову и улыбнулся, показав редкие зубы: