Дрожащей рукой я написала генералу Деникину записку с выражением благодарности. Затем вскочила и повернулась спиной к показаниям, лежащим на столе. Но ужасная картина все равно стояла передо мной. Куда бы я ни повернулась в комнате, ужас притаился везде, готовый наброситься на меня.
День кончился, наступила ночь. Вера Кирилловна постучала в дверь, но я не пустила ее. Механически я разделась, умылась, приняла успокоительное и легла.
Мне снилось, что я шла по какому-то селу и вдруг встретила фургон, нагруженный ящиками. «Что у вас там?» — спросила я у возницы. Он открыл ящик. В нем было тело без головы.
Я проснулась в холодном поту, тут же заснула и снова увидела сон. На этот раз это была вереница крестьян, несущих мешки. Я приняла их сперва за мешки с зерном и картошкой, но когда крестьяне опустили их к моим ногам, я поняла, что в них были живые люди, страдающие молча, — у них были перерезаны голосовые связки. Я проснулась, вцепившись в волосы, вся мокрая от испарины.
Когда изнеможение и наркотик снова свалили меня, возникло видение, что я спускаюсь в подвал госпиталя. Здесь были перевязанные, обожженные и изуродованные человеческие тела, даже более ужасные, чем те, которые я видела на самом деле. Я ощущала их немые мольбы. Я чувствовала себя беспомощной, бесполезной, виноватой.
Проснувшись, я села. Ночные ужасы были хуже дневных! Мой ум порождал худший ад, чем война и революция вместе взятые!
Мое девическое представление о мире, как о выгребной яме, прикрытой цветами, рассеялось, и было вытеснено гораздо худшим: мир — это океан крови, в котором утонула человечность…
Я вылезла из постели и умылась холодной водой из тазика на туалетном столике. В свете неполной луны из зеркала на меня изумленно смотрело изможденное лицо. «Неужели это я?» — удивилась я. Взгляд мой упал на пистолет.
Я взяла его в руки, сняла с предохранителя и погладила. Если я не могу вынести эти видения, я не могу жить. Это был бы прямой путь к безумию. Но лучше пустота, чем безумие!
Положив локти на туалетный столик и глядя в зеркало, я поднесла пистолет ко рту. Это была быстрая, верная смерть. Как просто! Прострелить мозг снизу, как прострелили Стивин сверху… Стиви…
Я положила оружие. Как хорошо он умер, подумала я. Как стоик, как настоящий князь! И если Стиви мог умереть спокойно, с последней мыслью о ближних, почему я не могу спокойно нести бремя жизни, думая больше о других, чем о себе? Если его смерть научит меня этому, тогда я смогу смотреть на нее не как на ужас, а как на пример.
Я почувствовала глубокое умиротворение, великое спокойствие и отрешенность, как тогда, когда отца опустили в могилу. Мне захотелось на воздух. Посмотреть бы на себя с высоты бесчисленных звезд, глядящих на мою маленькую боль. Я набросила на плечи свою сестринскую накидку — ночи становились прохладными — взяла пистолет и пошла к задней террасе.