Горячие губы её шепчут не мужнее имя…
Горькая бабья доля. Не лежит у Анны к Кравчине сердце. А он чует это. Совсем не стало от него жизни, как умерла свекруха и побывал в станице Котляревский. Не сходили с тела Анны синяки.
Летит горячая бабья молитва к высокому, равнодушно–синему небу, но дойдёт ли до господа?
Федор…
Не раз бессонными ночами желала Анна одного — встретиться с ним.
«Повидать бы, а тогда — пусть смерть приходит!» — подумала она и запела тоскливо:
Закувала та сиза зозуля
Раным, рано на зори...
Оборвала песню, испугалась. Несколько всадников рысили к станице. Они были ещё далеко и казались чёрными пятнышками на серой дороге.
«Григорий, — мелькнуло у Анны, — Он, проклятый».
Больше месяца не было Кравчины в станице, с того дня, как начался бунт. А вчера тайком заезжал один из Хмельницких и передал Анне, чтоб ждала мужа, скоро, дескать, пожалует. И в груди её тогда все словно оборвалось.
Задыхаясь, сбежала она с кургана и через огород — к хате. Стала у окна.
Вот всадники выехали на улицу.
«Господи!» — шепчет Анна.
Впереди на сером жеребце едет Дикун — суровый, загорелый. За ним — какие‑то незнакомые казаки. Всей гурьбой они въехали во двор к Ковалю и, привязав лошадей, вошли в хату кузнеца.
Сердце у Анны стучало на всю комнату. Она долго стояла у окна, прижав ладони к горячим щекам…
В хате у Коваля пили до поздней ночи. Все были хмельные. Шум, гомон. Перекрывая голоса, Шмалько басил:
— Вытряхнем душу из старшин да подстаршинников. Не спасутся и в Усть–Лабе!
Собакарь обнял за плечи Дикуна.
— От пожара, от потопа, от злой жены, боже сохрани! — подражая дьякону, пропел Половой и опрокинул в рот кружку горилки.
— Слушайте, браты–товарищи, — встав во весь рост, пророкотал Осип, и все разом умолкли. — Слушайте, браты–товарищи, — снова повторил Шмалько, — пью я за честь казацкую, за волю нашу.
— Доброе слово Осип сказал. За волю! — Все шумно выпили и разом заговорили.
Немного погодя Дикун встал, вышел на кухню. Жена Коваля возилась у печки. Она повернула к Федору раскрасневшееся лицо.
— Может, отдохнёшь? Я постелю…
— Нет, на воздух выйду. — Накинув свитку, Федор уже с порога спросил: — А где Кравчина живёт?
Хозяйка подошла к нему и, вытирая руки о край фартука, ответила:
— Следующая хата. — И добавила: — А может, не пойдёшь?.. Гришка зверь, а не человек…
Федор ничего не ответил и вышел из хаты. Долго стоял и курил, вглядываясь в темноту. Потом подошёл к плетню. Почуяв чужого, из стороны в сторону, гремя цепью, заметался кобель. Хлопнула дверь, кто‑то вышел, позвал. Федор узнал голос Анны. Заныло сердце. Хотел позвать, но не смог имени произнести.