Вошел вестовой казак, зажёг свечи. Желто–розовые язычки закачались, и один из них погас. Казак прикрыл иллюминатор и вышел на цыпочках.
— Вы, Панове, верно, ведаете, для каких целей я вас собрал! — Головатый исподлобья окинул взглядом сидящих.
Все молчали. Сотники Лихотний и Павленко переглянулись. Есаул Смола кашлянул в кулак.
Головатый обвёл всех строгим взглядом.
— А собрал я вас всех, панове, чтоб напомнить вам, что волею бога и по милости государыни нашей, матушки Екатерины Алексеевны, мы поставлены командовать славным войском Черноморским.
В каюте стояла гробовая тишина. Слышно было, как на палубе отбили склянки и что‑то прокричал сигнальный. Чернышев сопел, подперев большими руками подбородок, Великий не сводил с Головатого глаз. Старый есаул Белый, родственник покойного кошевого, мирно дремал, изредка дёргая головой, как конь от назойливой мухи.
Фрегат покачивало.
«Не на нас ли с Чернышевым намекает?» — подумал Великий и беспокойно заёрзал на своём месте.
А Головатый тем же суховато–повышенным тоном продолжал:
— Дошли до наших ушей слухи, что смутьяны подбивают казаков к неповиновению. И хоть верю я, что не пойдут наши казаки на сие, вам строго-настрого надобно следить за людьми. Особо пока мы в плавании. Сами видите, что дорога нелёгкая, хоть кого вымотает. Да и безделье, бывает, с ума кое–кого сводит. Так мой наказ таков: поймаете злоумышленника, ведите ко мне, кто бы ни был. Будет вам ведомо, что хорунжий Собакарь за не–дозволенные речи от должности своей мною отстраняется и звания лишён.
Данила Смола толкнул всхрапнувшего Белого. Тот вздрогнул, открыл глаза и спросонья на всю каюту удивлённо спросил:
— А? Это меня?
Старшины фыркнули. Головатый посмотрел серьёзно на Белого.
— На слабую дисциплину меж казаками обратил внимание и господин контр–адмирал, — продолжал Головатый. — Я мыслю, Панове, что нам с вами не по душе придётся, как станет это известно его сиятельству главнокомандующему, а избави боже, матушке–государыне…
«Перетрусил старый секач! — злорадно подумал Великий. — Не забыть бы отписать Тимофею Терентьевичу, что Антон уже не справляется с дисциплиной в войсках. При случае сгодится».
Головатый поднялся со своего места и прошёлся по каюте. Старшины поспешно подобрали ноги.
— И глупец тот, кто полагает дисциплину палкой обеспечить, — снова заговорил он. — Забота и теплота сердечная иной раз лучше кия действуют. Сейчас у меня такая думка: морской переход к концу подходит и, чтоб люди не ослабли, требуется улучшить довольствие и выдавать казакам винную порцию. А вам, Панове старшины, советую в каждой сотне уши свои иметь.