— Меня зовут Элиза.
Но спектакль окончился, и все ринулись к выходу.
— Когда я смогу увидеть вас вновь? — прошептал Стендаль в суматохе.
— Приходите послезавтра.
— Куда?
— Ко мне, улица Нев-де-Бон-Занфан, номер 11.
— В котором часу?
— В одиннадцать.
Томительное и сладкое ожидание, которое Стендаль провел, читая, посещая обеды, гуляя и занимаясь танцами.
В назначенный час он уже был у ее двери. Она еще не вставала и расслабленно нежилась на подушках посреди совершенно очаровательного беспорядка.
— Черт возьми, Элиза, я не могу сдержаться!
— О Господи, мсье, вы пришли?
Едва их переговоры были завершены, ее белье тут же полетело на кресло и Стендаль уже пробирался к нежной молодой женщине. Про себя он отметил, что у нее восхитительные бедра.
Они обошлись ему в двенадцать ливров за каждое, что было совсем недешево.
Смелости, с которой он иногда шел в атаку и которая, возможно, осталась у него с тех времен, когда, будучи драгунским лейтенантом, он часто посещал итальянские публичные дома, ему нередко недоставало, если он влюблялся по-настоящему. Тогда можно было увидеть, как он терял всю свою утонченность, весь свой такт, все свое остроумие. Матильда Демовская, которую он называл Метильдой и от которой был без ума, без особых околичностей выставила его за дверь. Стендаль ей не нравился, такое случается, и в подобных обстоятельствах любой из нас удаляется, чтобы зализать раны и прийти в себя, заставляя думать о чем-нибудь другом. Но только не Стендаль: в его воображении тут же возникла фантазия, будто Метильда влюблена в него так же сильно, как и он в нее, но вынуждена сдерживать себя то ли под влиянием своего окружения, то ли из-за ходящих он нем сплетнях, обвиняющих его в том, что он якобы посещает проституток.
Его убежденность в том, что все именно так и обстоит, была так велика, что забавным образом эта сфабрикованная любовь стала мешать его распутным приключениям… Но проще всего позволить ему самому рассказать свою историю, тем более что распущенность его манеры сама по себе просто очаровательна.
«Любовь в 1821 году наделила меня смешной добродетелью — целомудрием. Как я ни сопротивлялся, а в августе 1821 года Марест, Лоло и Пуатевен, найдя, что я очень печален, устроили веселую пирушку с девицами. Как я узнал потом, Лоло — один из первых в Париже мастеров по устройству такого рода увеселений, довольно трудных. Женщина бывает для него женщиной только один раз: первый. Из своих восьмидесяти тысяч франков он тратит тридцать, а из этих тридцати по крайней мере двадцать расходует на женщин. Итак, Лоло устроил вечеринку при содействии г-жи Пти, бывшей своей любовницы, которой он только что перед тем дал как будто денег на открытие заведения (to raise a brothel) на улице дю Кадран, на Монмартре, на пятом этаже. К нам должна была явиться Александрина; шесть месяцев спустя она была на содержании у самых богатых англичан, а тогда еще только два месяца, как дебютировала. Собравшись к восьми часам вечера, мы оказались в очаровательной гостиной, хотя и в пятом этаже, замороженное шампанское, горячий пунш… Наконец, появилась Александрина в сопровождении горничной, которой было поручено за ней присматривать. Поручено кем? Уж не помню. Только эта женщина играла, должно быть, не последнюю роль, потому что по счету за вечер, я видел сам, на ее долю пришлось двадцать франков. Александрина появилась и превзошла все ожидания. Это была высокая стройная девушка, семнадцати или восемнадцати лет, уже сложившаяся, с черными глазами, которые я нашел потом на тициановском портрете герцогини Урбинской в картинной галерее во Флоренции. За исключением цвета волос, тициановский портрет! Она была нежна, проста, застенчива, довольно весела, скромна. При виде ее у моих приятелей помутилось в глазах. Марест предлагает ей бокал шампанского, она отказывается, и он вместе с ней исчезает. Г-жа Пти представляет нам еще двух девиц, недурных собою, но мы заявляем, что она сама красивее их. У нее были очаровательные ножки. Пуатевен похитил ее. Наконец, после ужасно долгого ожидания, возвращается Марест, очень бледный.