Было невозможно быть красивее Альфонса Доде. Его черты были прозрачно тонкими и почти по-женски изящными, но очень четкими в своих линиях и рельефе, что полностью исключало слащавость. Тонкая надушенная кожа, коричневые пышные волосы, исключительно шелковистая борода; и необыкновенные глаза. Близорукость придавала им глубину и ни с чем не сравнимую бархатистость.
Первые годы его детства, проведенные в Ниме, были счастливыми, но все изменилось, когда его отправили в Лион, где ему пришлось жить практически в нищете. Посреди сыновей буржуа, которых буквально распирало от чувства собственного превосходства, его рабочая куртка вызывала насмешки и стоила ему всевозможных оскорблений. И чтобы позабыть об этом каждодневном ужасе, Альфонс воспарял к небесам. У него было два способа убежать от действительности: первый состоял в том, чтобы с головой уйти в книги, которые он заимствовал у букиниста с улицы де Ретц, второй — в том, чтобы прогуливать школу. Поскольку его нелегкая жизнь не позволяла ему совершать длительные лирические полеты и наслаждаться панорамными видениями, он удовольствовался сферой интимного. Если какой-нибудь прохожий поражал его своим внешним видом, он увязывался за ним, повсюду следовал за ним, идентифицировался с ним, пытаясь представить себе его занятия и дела. Проходящий мимо незнакомец становился опорой для его воображения. Любопытство полностью его поглощало. Он создал своего рода внутренний театр, в котором действовали персонажи после того, как они исчезали из его поля зрения. В этом он очень походил на Флобера, который тоже пристально всматривался в прохожих, чтобы по их лицу угадать мучивший порок или главную страсть жизни.
Однажды вечером, когда он увязался за одной прекрасной незнакомкой, за которой тащился шлейф всех запахов пустоши, благоухание розмарина и мелиссы, он оказался перед низким домом с закрытыми ставнями. Выдохнув табачный дым, дверь открылась, проглотила незнакомку и затворилась. Неожиданность этого исчезновения была так велика, что молодой человек тут же почувствовал себя покинутым. Из дома доносились голоса и песни. Почему у него сразу же возникло желание войти внутрь? Трудно ответить. Но с этого момента он не мог успокоиться, пока не нашел средства проникнуть в этот дом наслаждений, где, как показывал его личный сейсмограф, жизнь должна была быть прекрасной или, во всяком случае, более воодушевляющей, чем жизнь в лицее Ампер, где преподаватель, который постоянно забывал его имя, унижал, называя «Вещью».
Для желающего сердца нет ничего невозможного, даже в тринадцать лет. И после нескольких недель скитаний в этих грязных кварталах, настолько же околдовывающих и загадочных, как и истоки Ориноко, подталкиваемый бунтом чувств, который, как он чувствовал, поднимался в нем, он наконец в один из серых, туманных ноябрьских дней остановился около молочно-белого тела молодой проститутки, которая была немногим старше его и позабыла о своей клиентуре, чтобы оказать ему гостеприимство на своей антресоли.