Затем последовало представление офицеров мне. После звания, имени и должности Вальтер добавлял: "Бриджи... Сапоги, пэша", - так на армейском языке звался полушерстяной офицерский мундир для повседневной носки.
От себя Вальтер добавил в экипировку великолепный офицерский ремень с портупеей и защитную фуражку, стоившую в военторге в три раза дороже повседневной строевой.
Вечером в честь моего прибытия в роту капитан Вальтер в своей однокомнатной квартире дал прием на двенадцать человек, благо жена с дочкой Эвелиной уехали в Куйбышев на лето.
Я обращался к Вальтеру по званию и на правах старшего говорил "ты", он же, в душе не признавая мое звание настоящим, называл меня только по имени-отчеству.
Офицеры встретили меня радушно, а солдаты с приветливым любопытством. Авторитет "киношника" котировался неплохо, хотя и не шел в сравнение с авторитетом футболиста.
В армии, где единообразие жизнеустройства несет в себе глубочайший смысл, особенно в цене всякая возможность уклониться от этого однообразия, и потому рота, имеющая какую-нибудь беспородную собачонку, бегающую с ними по тревоге от казармы до парка да еще и первой впрыгивающую в люк командирского танка, с полным основанием поглядывает свысока на тех, у кого такой собачонки нет. Вот и я был хотя и временной, но привилегией седьмой роты второго батальона средних танков.
После того как я, к немалому собственному и присутствовавших при этом танкистов удивлению, отстрелял на ходу упражнение "А - 4" (одна мишень орудийная, подвижная, две пулеметных, неподвижных) на "отлично", командир роты капитан Вальтер прямо у вышки, на танкодроме, в присутствии командира батальона пожал мне, мокрому после заезда до нитки, руку и объявил: "Обед в "Заполье"!"
- А как вы здорово этого Борткова из "Юности" вспомнили! Ну и память у вас... - улыбнулся Вальтер, когда мы покинули ресторан и направились к автобусу на Печенгу.
- Понятия не имею ни о каком Борткове из "Юности", - признался я.
- А как же стихи?
- Не стихи, а строчка. Пришлось придумать, эка штука...
- А я ведь тоже попался, я вам поверил, - засмеялся капитан.
- Толя, дорогой, ты поверил... Если я многоумных своих коллег на "Ленфильме" какой год за нос вожу. Мы с другом придумали русского универсального мыслителя Лахотина. Нет такого в природе и не было. И как только нам из Карлейля что-нибудь или из Гуссерля под нос, а мы цитаткой из "Лахотина". "При чем здесь ваш Карлейль, если у Лахотина это все сказано и раньше, и ясней. Хоть та же теория "героев и толпы"". И кушают, Толя, еще как кушают! Сделает такой всезнайка умные глаза: "Как вы сказали? Лахотин? Очень интересно. Я о нем слышу уже не первый раз, а вот как-то не попадался... Где бы почитать..." И все это так глубокомысленно, важно. Так что тебе, командир, сам бог велел краснодарского Борткова не знать.