На тебя я тоже смотрел меньше, но когда все же смотрел, отмечал маленькие изменения, усталость, потерю блеска; сначала я приписывал это всяким обстоятельствам, беременностям и всем тем заботам, которые припасает для нас жизнь, хандре, недомоганиям… Каждый раз мы думали, что все вернется, через полгода все будет в порядке — форма, молодость, стройность, платья в талию, и действительно, каждый раз это возвращалось, особенно после отпуска, — тебя находили похорошевшей, цветущей, да-да, каждый раз еще более красивой и цветущей… Потом, с годами, мы стали немного фаталистами и больше не видели по-настоящему наших тел — мы не ездили на море и постепенно становились «одетыми туристами».
Мы говорили о старении — и друг с другом, и с друзьями. Впрочем, мы относились к этому легко, даже насмешливо, просто время от времени эта тема возникала в разговорах. Со стороны мужчин чувствовалась небрежность, они в основном связывали старение с естественным ходом событий — так идет жизнь, с возрастом приходит солидность, мы набираем массу, это процесс, с которым не борются, возраст придает мужчине вес, на смену силе приходит объем. У женщин все по-другому, у них были всяческие рецепты, чтобы сдерживать досадные проявления, как если бы все зависело только от тебя и надо просто следить за собой, — но надо сказать, что именно они первыми били тревогу. Каждый раз, когда об этом заговаривали за столом, среди друзей, все в едином порыве хотели принять какое-то решение, чтобы поддерживать себя в форме; мы обещали следить друг за другом, чтобы избежать полного развала, как будто основная проблема — в полноте, в морщинах, но не в возрасте.
Можно жить годами, теша себя иллюзией омоложения. Но наступает день, когда все становится очевидным, — день, когда приходит определенность, когда происходит такой же решительный разговор, как при изменении жизни, разводе или переезде, как это и произошло с нами. В один прекрасный день ты мне сказала, что хочешь со мной поговорить; во имя нашей любви, сказала ты, во имя нашей любви ты приняла решение, во имя нашей любви ты обдумала это маленькое чудо, которое все изменит, ты уже все узнала, у тебя адрес, инструкции, вся документация, ты знаешь всю процедуру и цены, ты все предусмотрела, все. Но больше всего меня в тот день поразило то, каким образом ты все это мне представила — не как ультиматум, а как курс, которому мы должны следовать, как решительный переход к новой жизни. В общем, ты задумала зажить новой жизнью, но все же со мной.
Для нас это была к тому же возможность посмотреть Фрибург. Клиника стояла на берегу озера и была похожа на гостиницы, в которых никогда не останавливаешься, потому что слишком дорого. В приемном покое сочли даже трогательным, что мы приехали вместе, особенно когда мы вдвоем пришли на консультацию, рука об руку. Мы были как дети перед рождественским Дедом Морозом, особенно ты, у тебя в голове были совершенно четкие идеи о том, что ты хотела изменить — на бедрах, на лице, на груди; сначала я смотрел, как он рисует фломастером на твоем теле, он моделировал тебя, как бы накладывая выкройку; кстати, совершенно очаровательный доктор, из тех богатейших врачей, которые по определению богаты и компетентны; потом он принялся за мои чертежи, со своей ассистенткой они исчертили мой череп, живот и шею, да что там говорить… Если быть откровенным, на этом этапе, должен тебе признаться, я уже не понимал, способен ли я адекватно реагировать, и чувствовал себя дураком.