– Не было там ни хрустов, ни камней. Бумаги были. И ничего больше.
Костыль кивнул и ласково улыбнулся.
– И где бумаги?
– Отдал продюсеру, – видя, что Костыль не понял, пояснил: – Главному на съемках.
– А ты не врешь, Гриня? Может, заныкал бумаги‑то?
– А ты спроси у того, кто тебя послал, – надо ныкать эти бумаги или нет? Он тебе растолкует.
Костыль подошел ближе, растянул губы в мерзкой усмешке и вдруг врезал Григорию по шее. Тот увидел удар, успел прижать плечо к голове, и кулак угодил в ухо. Больно не так чтобы очень.
– Не груби мне, Скок, – спокойно сказал Костыль, украдкой потирая руку. Отбил о голову этого баклана. – За грубость и голову оторву. Где бумаги?
– Я сказал – у продюсера. Хочешь узнать – спроси у него. Только смотри, он и сам может голову оторвать.
Костыль нахмурился. Не врет парень. Просьба Азиата выполнена – судьба неких бумаг выяснена. И кто взял – понятно. Похож этот Скок на кого‑то, но на кого? Видел Костыль такие же глаза и улыбку. У кого? Да теперь и не важно.
– Ладно, милай… если соврал…
Костыль обернулся на мордатого, тот отлепился от стены. И Григорий вдруг понял, что сейчас его убьют. Просто придушат или нож под ребра сунут, и все. Глупая до смешного смерть. Накануне новой жизни. Ну, Гриня, пришел твой час. Зато отца с братом увидишь… может быть.
– Помолись перед смертью, – честно предупредил Костыль. – И не бойся, успокоим быстро, без мучений. За кого свечку поставить‑то?
Мордатый встал рядом с Костылем, многозначительно поиграл плечами, но тот жестом остановил его.
Григорий покрылся потом, губы свело судорогой. Он глубоко вздохнул, унимая дрожь, и попробовал взять себя в руки. Подыхать, так человеком, а не слизняком. Хер с ними, с этими подлюгами, Скок не будет рыдать и вымаливать жизнь. Пусть подавятся.
– Григорий Павлович Семенин. Гриша‑Скок.
– Может, весточку кому передать? – спросил Костыль. – Я сделаю.
– Некому передавать, один я остался. Сирота. Отца и брата легавые убили, а теперь блатные дружки и самого на тот свет определяют.
Костыль помрачнел. Совсем погано выходило. Своего блатного порешить в угоду Азиату – выходит западло. Узнай кто – за такое на сходняке и по ушам дать могут.
– Как родителя‑то звали?
– Павел Семенин. Паша‑Гусь.
– Что? Гусь? Твой отец – Паша‑Гусь?
Костыль изумленно смотрел на пленника, не замечая, как отвисает его челюсть.
Григорий удивленно раскрыл глаза. Чего это он? Ровно покойника увидел.
Мордатый, словно почуяв, что расправа откладывается, зарычал и шагнул вперед. Костыль, не оборачиваясь, двинул локтем назад. Мордатому такой удар – что свинье щелбан, даже не заметил. Но послушно остановился и засопел.