— А этот кто?
— Он за границей, Ленин — главный у большевиков. Вот Касьян этот или Звонков чуть что, сейчас его вспоминают: «Ленин то, Ленин не то...» Не знаешь?
— Нет. Не слыхал.
— А у меня даже Маруська слыхала. Верно?
Маруся переложила на руках вскрикивавшего ребенка и пожала плечами.
— Ничего я не слышала, ничего я не знаю, — недовольно сказала она.
— Ладно, ладно, — проговорил Павлов. И, став серьезным, он сказал тихо: — Вот, знаешь, что еще. Как он про Ленский расстрел говорил, я думал - и у него сердце заходится; а он кончил и Звонкову тихо сказал: «Шестой раз за два дня, прямо силы и языка нет», или как-то иначе; я забыл, словом, только нехорошо мне показалось.
— А может, устал. Верно?
— Это поп в церкви устает, а такому человеку разве можно? Я тебе все рассказываю, так что ты имей в виду, — сказал Павлов.
— Правильно, конечно, я имею, — сказал Степан, и Павлов показался ему старинным знакомым, которого он знает дольше и лучше, чем Мишку Пахаря.
Они долго еще говорили о многих вещах, о заводской жизни, о шахтерах. Вдруг Степан спросил:
— А про Петренко-Ткаченко ты слышал?
— Конечно, я его знал в пятом годе.
— Он ведь тоже как эти был?
— Большевик?
— Вот, вот. Петренко-Ткаченко, знаешь, какой был человек — я уж не знаю, он за рабочих жизнь отдал.
Чем больше Степан говорил с Павловым, тем ему сильнее нравился этот худой, бледный человек.
«Умный, черт, и добрый, чего же еще?» — подумал он, глядя на карие глаза Павлова.
— Ты чего хочешь — правды? — вдруг спросил Степан и от торжественности вопроса смутился.
Павлов посмотрел на его смеющееся, смущенное лицо и отвечал:
— Зачем бы я стал к Звонкову ходить, ты как думаешь? Контора за это жалованья не прибавит; ты это имей в виду: кто к ним ходит, того в тюрьму сажают.
— Это я знаю, — сказал Степан.
— Вот, а без работы тоже невесело, — знаешь, как: не берут — и все.
— Знаю, — сказал Степан.
— А семейному человеку, знаешь, когда дома дети не жравши сидят, смотреть на них как?
— Это я тоже знаю, — сказал Степан.
— Видишь, — проговорил Павлов и больше ничего не добавил,
Ольга пошла в гости в родные места: вернулись из Горловки Афанасий Кузьмич, бабушка Петровна, Алешка. Алешка поступил на завод, в механический цех, Афанасия Кузьмича приняли в ремонтно-механическую мастерскую Центральной шахты. Алешка, высокий, белолицый, отличался почти девичьей мягкостью. Его белые руки с голубыми жилками, казалось, были приспособлены к вышиванию, а не к заводской работе. Слушал он внимательно, говорил тихо. Ольга даже удивилась, когда он выпил стакан водки и сказал: «Вот она, пошла», — добавил грубое слово и лишь после этого, не торопясь, закусил.