— Знаю, — сказал Степан.
Он очень обрадовался, услышав от Звонкова имя первого горнового.
Его восхищал Звонков. «Комитетчик». Это не простое было слово: «комитетчик». Хотелось спросить, как случилось, что первый горновой, суровый, своевольный старик, вовлечен в революционную работу. Но Степан понимал: не нужно любопытствовать без дела.
— Слушай, теперь вот что, — проговорил Звонков.
Он сказал Степану, что в случае ареста, теперь или когда-либо, пусть лучше умрет, но не вспомнит даже об этом поручении. Пусть помнит, что каждый намек, одно слово, сказанное самому близкому, самому верному товарищу, матери, может погубить множество людей, типографию!
Типография! Недавно это была еще мечта. И вот спустя месяц после проезда Бахмутского фельдшерица из земской больницы принесла Звонкову книжку; он по известному шифру прочел письмо Бахмутского. В письме указывались нужные адреса.
— Отчего глаза у тебя такие? — вдруг спросил он. — Ты болен, что ли?
— Да, вроде болен, — сказал Степан и не смутился, хотя, спроси его другой человек, он бы, наверно, сгорел от стыда. Но Звонков не понял его.
— Вот видишь, я и думаю, кого бы тебе в помощь взять.
— Не нужно, я сам управлюсь. Только, я думаю, если уж брать, Очкасова бы можно.
— Почему Очкасова? — живо спросил Звонков. В вопросе его было что-то неуловимое, тревожное. Это рождало желание оправдывать Очкасова, хотя Звонков ни в чем его не винил.
— Почему Очкасова? — повторил Степан. Почему? Вот он нам рассказывал, как его жандармы взяли, мучили там.
— Что же он рассказывал?
— Рассказывал, как мучили, как допрашивали.
— Что именно?
Звонков, слушая рассказ Степана, кивал головой, потом сказал рассеянно:
— Верно, верно, он мне все рассказал уже. Знаешь что, поезжай, брат, один.
Степан поглядел на него. Звонков снова сказал:
— Один. Справишься.
Снова хотелось задать вопрос, но Степан промолчал. Внезапно вспомнился недавний разговор со Звонковым: кого из рабочих Степан считает верными, крепкими товарищами. Встало перед ним Варино лицо, лукавое, веселое. И люди, близкие, работавшие с ним дни и ночи рядом, люди, с которыми он жизнь прожил, показались ему не такими уж простыми и понятными, а поседевшие волосы Звонкова, усталость, залегшая где-то глубоко у глаз, говорили, что Не просто и не легко быть комитетчиком.
Звонков вытащил из-под подушки тетрадку, перелистал ее и, вынув одну за другой шесть рублевых бумажек, передал их Степану.
— На расходы тебе. Ты только запомни, извозчик пусть тебя до биржи довезет, а там на руках поднесешь. К самому дому никак не подъезжай.