Значит, целую неделю один был уже на свободе. (Пока мы развлекались в деревне.)
— А со вторым что?
— Он сидит. У него до этого были судимости. Его послали на народные стройки по какой-то уголовной статье, где он подделал документы, и вернулся в Москву.
«Хорошая компания!»
— Поэтому ты должен быть осторожным. Мало ли какие там связи с уголовным миром.
Я молчал, раздумывая. Я хотел начать с первого, а не со второго…
— Поэтому я бы хотел, чтобы ты провожал Литу после занятий какое-то время. Они знают институт, в котором она учится.
Первый был главным…
Пострадавшие должны бояться надругавшихся. Жертвы должны остерегаться преступников. Хорошая система!
— Где Лита?
— Дома. Плачет, боится, что ты неправильно поймешь. Завтра у нее встреча с новым следователем. Она не хочет идти… Алеша…
— Да, — я прихожу в себя.
— Ты для нее бог, и каждое твое слово заповедь. Как ты скажешь, так она и сделает. Но я хочу, чтобы ты подумал, стоит ли так терзать себя и ее, мучиться, переживать, страдать. Вы молоды и красивы, перед вами вся жизнь впереди. Она оступилась, упала, все забудется, исправится, время — лучший лекарь. Может, оставить все, как есть. Ты ведь казнишь себя и ее!
— Я не буду жить и дышать, пока не увижу их за решеткой. Гниющими в лагерях. А когда они выйдут, если их там не покалечат…
— Алеша, ты же ведь мучаешь себя больше всех остальных!
— Простите, я не могу сейчас с вами разговаривать.
Я вешаю трубку и слышу шаги папы. Какой-то ад. Замкнутый ад. Абсолютный, кромешный, безвыходный ад.
Я смотрю на нее с отвращением, встретившись: она, она во всем виновата. И то, что выпустили Злонимского, ее вина. Не было бы ее, я б никогда не знал этих имен, следователей, заражений, диспансеров — мерзости, грязи. Из невинного, чистого все стало порочным и черным.
Но, перешагивая через ненависть, я договариваюсь, что буду встречать ее на Плющихе и провожать до метро.
— Я плáчу каждый вечер и казню себя, что я села в эту проклятую машину.
Я вздрагиваю.
— Не надо плакать каждый вечер. У тебя и так глаза не…
Мне хочется ее удавить, разорвать, растерзать. Оскомина и раздражение давят в зубах. Я сдерживаюсь.
— Алешенька, мой ангел, невинный, прости, ну прости меня. Я чувствую, ты хочешь меня бросить. Только не бросай. Я этого не переживу…
— Не надо начинать мелодрамы!..
— Хорошо, любимый. Ну хочешь, ударь меня!..
Она хватает мою руку и бьет себя по лицу. Я отдергиваю руку.
Она начинает дико рыдать, с воем.
— Не плачь, — резко говорю я.
Она спотыкается и хватается за меня, едва не падая.
— Я им все равно не дам дышать на этой земле, пока не расплатятся.