Она пугает, эта холодная, аналитическая война, во время которой невидимые самолеты летают в ночи и фотографируют все, что им вздумается.
— Зачем им эти фотографии? Как фотографии могут им помочь?
— Будут использовать их в качестве путеводителя, когда начнут бомбить город.
— Бомбить Рим? Но как они могут бомбить Рим? Франческо сказал…
— Этот парень понятия не имеет о том, что говорит.
Утренняя суматоха: сообщения, отъезды, уклончивые рапорты, затем опровергнутые слухи. Поступают противоречивые сообщения о ситуации на Сицилии, циркулируют сплетни о письме, отправленном Папой Римским президенту США, появляются сведения о связях членов итальянского правительства с союзниками Антанты. Среди всего этого одна из секретарш принимает по телефону будничное сообщение — сущий пустяк, прорвавшийся сквозь тревожные вести: учитель Лео заболел и не сможет сегодня прийти.
— Он ранен? — спрашивает фрау Хюбер. Бомбы, пуска и несуществующие, терзают коллективный разум города.
— Просто заболел, gnädige Frau,[54] — отвечает секретарша. — Говорит, лихорадка.
— Он сам вам это сказал?
— Судя по голосу, ему и впрямь нездоровится.
Когда она набирает номер, трубку никто не берет. Ей интересно, где стоит этот телефонный аппарат, в какой квартире, за какими закрытыми дверьми и где находится тот, кто его игнорирует.
— Прогуливает, — таков вердикт герра Хюбера. — Я никогда ему не доверял, с самого начала. Вчера ночью его напутал рейд, и сегодня он решил прикинуться больным. Как вы это называете? Филонить? — «Бы» значит «англичане». Это шпилька, тонкая провокация, обвинение: ты одной ногой во вражеском лагере.
— Лучше сказать, «манкировать», — поправляет она.
— Ах да. Конечно. Манкировать. Морской термин.[55] У вас море в крови. А мы — люди сухопутные. — Ему нравится подтрунивать над ней. Однако издевки эти — абсурд, поскольку всю свою жизнь она прожила в самом сердце Европы, в месте, равноудаленном от Атлантики и Урала, от Балтии и Средиземноморья. Море она помнит только по детским поездкам на Лазурный берег и единственному визиту в дом бабушки с дедушкой возле Брайтона. — В любом случае, раз уж синьора Вольтерры нет, ты сама можешь позаниматься с Лео, правда ведь? В конце концов, педагогические таланты тоже у тебя в крови.
Эту издевку она игнорирует, но подчиняется, усаживая сына за работу, несмотря на возражения с его стороны. Утро неспешно продолжается, телефоны звонят, люди приводят и уходят, Лео жалуется. Позже она отправляется в зал Виллы и немного играет там на пианино, в одиночестве сидя в комнате, где окна наполовину зашторены от солнца — солнца, колотящего об асфальт, как молот о медь; сверчки пронзительно стрекочут в кронах деревьев, и настырный этот звук напоминает вопли новорожденных. Вскоре после обеда, скудного и невкусного, фрау Хюбер вызывает автомобиль.