— Ты увидишь и поймешь там все, что захочешь увидеть и понять.
— Кое-что я здесь уже увидел, и мне это совсем не понравилось.
— Будем надеяться, что остальное понравится тебе больше. Многим, во всяком случае, нравится — это вопрос вкуса.
Ясно было, что ничего стоящего Эрфу мне больше не скажет: видимо, ему нравится говорить загадками. Ну что ж, в Город так в Город.
— А как пройти в Город?
— Дорога начинается от Гавани. Иди, никуда не сворачивая, и да поможет тебе Желтая Черепаха. И помни, до Ворот Заката тебе лучше добраться засветло.
Я кивнул и зашагал к Гавани. Все было по-прежнему непонятно, но утешало хотя бы то, что здесь есть нормальные люди. Они, правда, не хотят разговаривать, но, вероятно, у них есть на это причины. Да и о чем разговаривать с человеком, который не помнит собственного имени?
* * *
— Какая вы, Верочка, сегодня нарядная!
— Специально, чтобы вам понравиться, прическу изменила. А где Петрович?
— Наверно, по отделению бродит. Вам распущенные волосы больше идут, чем та прическа — с челкой на глаза.
— Ясное дело. Распущенные волосы всем женщинам идут. Но за ними следить надо, а где на это время взять?
— Уж у вас-то времени нету! Что это вас, кстати, вчера видно не было? Я уж соскучился.
— На свадьбе была.
— На своей?
— Ага.
— И сегодня уже дежурить вышли? Не любите вы мужа.
— Не люблю. Но другого выхода не было.
— Как это?
— Так. Он в положении, на третьем месяце. Ну, хорош трепаться, поворачивайтесь, укол делать буду.
— Ой, Верочка, не надо! Так на чьей же вы свадьбе гуляли?
— На подружкиной. Поворачивайтесь.
— А может, не надо? У меня ведь сегодня праздник.
— Это какой же?
— Я снова вас увидел.
— Ну как вам не стыдно? Это же совсем не больно!
— Кто говорит, что мне не стыдно? Мне стыдно. А вы хотите, чтобы мне еще и больно было! Вы жестокая, Вера. Я и так весь исколот, как подушечка для иголок. Пощадите!
— Нет вам пощады! Да не дергайся ты! Ну вот…
— Что, иголку сломала?
— Согнула.
— И правда. Ну ты даешь! Умираю.
— Виктор! Прекратите прикидываться! Как вам не совестно! Ну ведь не больно же было, а?
— Больно. Несите скорее тазик.
— Зачем?
— Кровь собирать будем. Не пропадать же добру.
— Да ну вас совсем!
— Вера!
— Ну что еще?
— Нет, ничего…
* * *
Дорога в Город была вымощена крупным грубо обработанным серым булыжником. Когда-то движение на ней было оживленным — на камнях остались выбоины от колес. Однако времена эти давно миновали — на обочинах выросли молодые деревца, и даже на самой дороге кое-где вылез мелкий кустарник.
Чем дальше я уходил от моря, тем гуще становилась растительность. Редкие чахлые сосенки сменились пышными широколистными кустами и высокими деревьями. У одних листья были длинные, саблеобразные, а у других — как у кленов, и по форме, и по окраске. Часть кроны была у них светло-зеленой, часть — желтой, попадались и ярко-красные, словно нарочно выкрашенные листья. Тут и там сквозь листву проглядывали всевозможные плоды, названия которых я не знал, но по ассоциациям назвал бы хурмой, грушами и даже бананами. Вот только «груши» здесь были почему-то сине-фиолетовые, как баклажаны, «бананы» — малиновые, а «хурма» — от зеленой и лимонно-желтой до красно-коричневой.