Уж потом он узнал, что этот храм тут много веков стоит. И называется — Владимирский храм Успения Пресвятой Богородицы. И вообще — это не деревня никакая, а город Владимир. Такой просто он в древности был — деревянный. Только храмы кое-где стояли каменные… и ещё эти, ворота Золотые. Они тоже не золотые так-то, ну и не деревянные — каменные…
И никакой ограды тогда толком вокруг Владимира не было, и вал земляной разрушен. Рассказали ему местные — потом, конечно, — что сгорела не так давно городская «гряда»: ордынцы сожгли во время последнего набега.
Ещё вокруг города — посад. Это то, что обычно сразу за городской стеной располагается. Там он первого здешнего человека и встретил. По имени Аксинья. В крапиве нашёл, ага. Остальные в полдень здесь дрыхнут. Отдыхают, в смысле. Обычай у них такой.
А речка… Хорошая здесь речка, красивая, и песочек на берегу. Глеб её сразу полюбил. И протяжное название этой речки ему по душе пришлось — Кля-я-азьма.
В тот, самый первый его день на владимирской земле, немая девчонка привела Глеба прямиком к собору.
Двери в храм были открыты настежь, и внутри было бело, прохладно и пусто. И пахло оттуда не ладаном и горелым воском, или чем там ещё сладковато и приторно пахнет в храме. Нет, из него ремонтом пахло…
Чуть поодаль от входа — на примятой, выгоревшей на солнце траве — высились сколоченные из дерева козлы, обляпанные белым. Кудлатый жилистый парень в одних холщовых портах, подвязанных бечёвкой, расставив ноги циркулем, мешал что-то в большом деревянном корыте — какое-то белёсое тесто… Известь, что ли?..
В дверях храма появился бородатый серьёзный мужик — большой, лохматый, сутулый, похожий на косолапого медведя. Взглянул в сторону Глеба из-под густых бровей удивлённо, с интересом, но промолчал. Заметив крутившуюся под ногами девчонку, улыбнулся ей ласково.
— О, Аксютка пришла! — Потом зычно крикнул туда, в прохладное, затенённое нутро собора: — Заканчивай, артельные, полдневать пора!
Вышли ещё мужики. Не спеша, обстоятельно умылись у кадки с водой, поливая друг другу из деревянного ковша, и уселись перекусить — в тени, вкруг расстеленной прямо на земле льняной тряпицы.
Девчонка придвинулась к ним поближе. Тихонько присела на корточки, просительно глядя снизу вверх в жующие лица мужиков и рукой показывая себе на рот.
— Дай-ко, Дёма, Аксютке аржанухи, — молвил тот бородатый.
Жилистый кудлатый Дёма, тот самый, что ещё недавно мешал что-то в корыте, протянул девочке краюху мягкого ржаного хлеба.
Та схватила, обрадованно закивала головой, и побежала к Глебу. Он уж думал — забыла про него, стоял столбом как дурак, слюни глотал, не знал, что дальше делать.