О боже! Стены, задрожав,
Распались на куски,
И небо пламенным венцом
Сдавило мне виски.
И сгинула моя тоска
В тени его тоски.
Я закрыла глаза и представила себя на его месте.
Это меня уводили в черную проплешину горечи, от которой все равно некуда деться.
Итак, он идет по коридору. Руки за спиной, а голова опущена. Он не хочет больше видеть этот мир, потому что прекрасно знает, что отныне мир превратился для него в ад. Даже если он сам создал вокруг себя ад, это ничего не меняет. Ад будет окружать его, и дьяволы будут усмехаться зловещими ухмылками вслед.
Он идет по коридору, и я тоже кажусь ему монстром из тяжелых снов Гойи.
Дойдя до конца коридора, он внезапно оборачивается, и я ловлю на себе его взгляд.
Губы шепчут какие-то слова, которых я не могу расслышать, но могу прочесть по губам. Одно движение губ, как округлый шарик. «По»… Второй, как мякоть. «Мо»… И третий, как легкая улыбка, на одно мгновение раздвинувшая губы, оставившая глаза печальными. «Ги»…
– Помоги…
Это только плод моей фантазии. Я открываю глаза, коридор пуст.
Никто не просил меня о помощи. Лариков сейчас не преминул бы рассмеяться и произнести сакраментальную фразу о «крыльях безудержной Сашиной Фэнтэзи»…
Но я возвращаюсь, открываю дверь и оглоушиваю несчастного, застывшего с бутербродом в руках Ванцова вопросом:
– А что говорит сам убийца? Как Воронцов объясняет свои действия?
* * *
Ванцов героическим усилием воли удержался от искушения запустить недоеденный бутерброд в мою нахальную физиономию и процедил сквозь зубы:
– Я предполагал, что ты не уймешься…
– Что он говорил сам? – пропустила я его ворчание мимо ушей.
– Ничего он не говорил и не говорит, – взревел Ванцов. – И не собирается говорить. Сидит себе, молчит и кивает, как китайский болван! А если ты не отстанешь от меня, я не смогу сдержаться, и эта ветчина окажется на твоей прелестной мордашке!
– Не надо, – попросила я его. – Ветчину жалко… Почему он все-таки молчит?
– А вот и не знаю, – развел руками Ванцов. – Наверное, понимает, что мне нельзя доверять. Наверное, ему стало стыдно за содеянное. Или он онемел! Какая мне разница, если все улики против него? Даже топор он держал в руках, между прочим… Тогда к чему мне его откровения? Настанет миг – заговорит, как миленький!
Я не стала уточнять, как говорят «миленькие».
Топор…
Маша Тумановская была зарублена топором.
– Невозможно представить его с топором, – покачала я головой.
– Сашка, еще одно слово, и я «запущу в вас графином»!
– Все, Ванцов, исчезаю! – сказала я. – И все-таки ты бы еще кого-нибудь поискал, а? Не вяжется Воронцов с топором, понимаешь?